Охота на рэкетиров
Шрифт:
— По-разному, г-м, будем, — теперь Поришайло улыбался почти что ласково. — Но без Ледового. Мне Виктор Иванович в будущем мире не видится. Нет его там. Как, г-м, и Тренера. Однако, это вовсе не означает, что мне не нужны опытные и решительные люди, Олег Петрович.
Правилов провел рукой по виску. Лицо Поришайло неожиданно сделалось гранитным.
— Дочери полковника Украинского плеснули серную кислоту в лицо. Сегодня, в полдень. Сейчас врачи, г-м, борются за ее жизнь. В городской, г-м, клинике. Многие влиятельные люди, Правилов, г-гм, так возмущены этим варварством, что за жизнь преступников, сделавших это, я не дам ломаного гроша.
Поришайло
— Уверен, что эта дикость совершена без Вашего ведома. Подозреваю, что нападение на дочь полковника — дело рук бандитской своры, засевшей нынче на даче Ледового в Осокорках. Пора с ними кончать.
Слово индульгенция само пришло на ум Олегу Петровичу.
— Что вы предлагаете? — наконец хрипло спросил он.
Когда едешь на запад — имеешь солнце в попутчиках. Световой день кажется чуть длиннее. На самую малость, потому что даже наилучшая машина много медленнее самолета. Да и дороги в небе поспокойней автомобильных. Здесь не включишь автопилот, чтоб глотнуть чашечку кофе. Тут нет диспетчеров, зато полно пешеходов, велосипедистов, телег, а также встречных и попутных машин. Когда движешься на запад, солнце, где-то с четырех и до семи вечера, нещадно бьет в глаза, заставляя щуриться и то и дело ошибаться с выбором дистанции.
И только после семи солнечный свет приобретает мягкий бордовый оттенок, а глаза получают передышку. Воздух прозрачен, закат ласкает землю, становится ощутимо прохладнее, и все видно далеко. Это, правда, если дождя с туманом нет. Самое время поднажать, пока мир не окунулся в сумерки. Они нагрянут скоро. Солнечный диск станет багровым, а потом и вовсе закатится за горизонт. Фары встречных машин примутся жалить глаза, вышибая из них слезы. Каждая тень будет казаться ямой, каждый придорожный куст — пешеходом, готовым броситься под колеса. Рука об руку с темнотой к вам явится зевота, а веки станут смыкаться, будто намазанные клеем.
Когда Андрей въехал в Борисполь, день давно угас. Горели фонари. Фонарей вроде было много, а света все равно не хватало. Бортовые часы показывали половину десятого.
Челюсти Андрея с хрустом трудились над овсяным печеньем, которого он набрал целый кулек. Было это еще в Полтаве. За Лубнами на лобовое стекло «Ягуара» упали последние капли. Тучи унесло на восток. С непогодой было покончено, и даже проглянуло солнце. А после Пирятина вообще распогодилось. Правда, небо очень скоро сделалось фиолетово-синим. Ночь быстро вступала в свои права.
Андрей почувствовал, как подкрадывается сон. Было искушение перекемарить пару часов, но все же Бандура решил не останавливаться.
«Кончил дело, — гуляй смело», — подбодрил себя Андрей, раскрыл кулек с печеньем. Достал первое, откусил. Раздался сухой треск.
— Ух ты! — воскликнул Андрей. — Двухлетней выдержки. Как минимум. Хочешь — жуй, хочешь — по врагу стреляй.
Впрочем, оно было к лучшему. Андрей принялся энергично работать челюстями.
— Чтоб не спать, надо жевать, — говаривал когда-то Бандура-старший.
Затем Андрей вспомнил маму, частенько запасавшую овсяное печенье к чаю. Когда оно, понятное дело, появлялось в магазинах. Чай они пили между девятью и половиной одиннадцатого вечера. Андрей приучился макать печенье в чай. Если оно бывало свежим, то частенько
Андрей вздохнул, отогнав ностальгические воспоминания. Следовало следить за дорогой. За Борисполем та превратилась в широченную шестиполосную автостраду. Даже знак стоял — автострада, чтобы ни у кого не осталось сомнений. Андрей выехал в третью полосу и прибавил газу. Машина, казалось, обрадовалась возможности проявить свои скоростные качества, и понеслась, как снаряд. Слева мелькнул мост, уводящий тех, кому надо, к международному аэропорту Борисполь. Проехав еще под парочкой мостов, Андрей сбросил скорость, принял правее и начал исследовать лес, боясь пропустить в темноте малоприметный поворот направо. Где-то тут пролег путь в обход милицейского КП, открытый Бандуре Протасовым.
— Партизанская тропа, бляха-муха, — сказал тогда гигант, — вокруг ментовских постов, чтоб ты знал. Раз-два — жух — и ты на ДВРЗ. [57] Считай, в Дарнице. Правда, тут на автопатруль можно нарваться, что, в натуре, еще хуже…
— Береженого Бог бережет, — решил Андрей. — Автопатруль — это как повезет. Бабка надвое сказала.
Вообще говоря, он был уверен, что милиция уделяет основное внимание покидающим город машинам, смотря на въезжающие сквозь пальцы.
57
Дарницкий вагоноремонтный завод
«Это если особых распоряжений нет. А есть такие, или нет — остается гадать на кофейной гуще. Но лучше — не проверять. Обидно будет на последних километрах влипнуть.
На ум пришли слова отца, сказанные однажды в сарае, превращенном Бандурой-старшим в малярную мастерскую. Отец высказался в таком духе, будто в любом деле последний этап — самый тяжелый.
— Почему так, один Бог знает, но только именно так обстоят дела, — вздохнул отец. Он как раз перекрашивал борт их верной «тройки», плавно водя покрасочным пистолетом. Работа близилась к концу, когда пульверизатор фыркнул, компрессор подавился, воздушный шланг слетел со штуцера. Из сопла вылетел здоровенный плевок краски, шлепнулся на борт и медленно поплыл на пол.
— Вот так, — добавил отец, смахнув с носа большую каплю краски, очутившуюся там, в результате происшествия. — Выкручиваешь откуда-то болты, последний обязательно сломается. И будешь его потом сутки высверливать.
Андрею, частенько возившемуся в гараже вместе с отцом, оставалось только кивнуть.
Район вагоноремонтного завода в этот поздний час оживленностью напоминал кладбище в то же время суток. Вдоль дороги тянулись бесконечные заборы каких-то баз, заводов и гаражей. Посредине улицы шли трамвайные пути. Самих трамваев видно не было, но рельсы вскоре привели Андрея в обитаемые места. Он выехал на перекресток перед старым Дарницким кладбищем, и по Харьковскому шоссе снова направился к выезду из города. Таким образом, проделав солидный крюк, зато без приключений обогнул КП и оказался на просторах Харьковского массива столицы.