Охота на Скунса
Шрифт:
– Прямо сейчас, – сказал Савва. – Паренька я тут одного ищу. Певцов Петька, взяли со снежком, который сами же и подбросили. Вот опасаюсь я, как бы не случилось с ним чего. Хорошо бы Ржавый зэкам по камерам маляву послал, чтоб не трогали Певцова, если что.
– Ну ты, парень, везунчик, как я посмотрю, – мужик ударил себя в костистую грудь, на которой мешком болталась синяя майка. – Ржавый тебе тут как тут, а еще он у тебя, оказывается, на посылках. Будет под твою диктовку маляву строчить. Складно говоришь!
– Певцов мой племянник, – ответил Савва. – Похоже, его до суда доводить не хотят.
Он внимательно посмотрел мужику в глаза:
– Скажи, ты видел Петю Певцова? Мужик молчал, глаза его закрылись, как будто он начал засыпать на ногах.
– Ты видел Петра Певцова? – медленно повторил Савва.
– Видал, – сказал мужик механически, как искусно сделанная кукла. – В нашей камере он. И передачка была, что, мол, беда с ним может приключиться: его опустят, а он с горя-то и повесится. Да только Ржавый все тянет.
– Так и Ржавый у вас?
– У нас, – все так же безжизненно ответил мужик.
– Надо мне с ним увидеться, – сказал Савва. – Объяснишь, как пройти?
– Объясню, – кивнул мужик и стал чертить прямо на большой разделочной доске острием ножа – вот это кухня, отсюда пройдешь к лестнице и поднимешься на четвертый этаж. Вот план этажа…
Когда Савва исчез, Фрол встряхнул головой, сбрасывая остатки внезапно навалившегося сна. Надо же заснуть посреди дня, сон даже какой-то привиделся, будто стоял тут странный мужик в очках и в какой-то старомодной черной шляпе… Бывает же такое… Фрол только пожал плечами и в тот же миг совершенно забыл об этом. Только через некоторое время, повернувшись за разделочной доской, он заметил, что она вся исцарапана какими-то линиями.
– Во, собаки, – покачал головой любивший порядок Фрол и выругался. – Сами же едите, так обязательно насрать!
И он соскреб верхний слой с видавшей виды доски.
– Портреты, что ли, рисовали – вот фантазия! – хмыкнул он, а в следующий миг забыл и про доску.
Савва тем временем уверенно шел по лабиринту коридоров, переходов и лестниц. Никто бы никогда не поверил, что он в «Крестах» впервые, тут и видавшие виды не всегда могли легко найти дорогу из пункта А в пункт Б, а уж новичку заблудиться ничего не стоило. Но он отчетливо помнил план, начерченный на разделочной доске, и без труда шел но направлению к нужной камере.
Шел он неторопливо, ровным шагом, без суеты, стараясь сделаться совершенно прозрачным для чужих энергетических волн. Они не отражались от него, и поэтому Савва, будучи видимым, стал совершенно незаметным. Опасность для него представляли только бездушные телекамеры. Тут-то и выручала степенность походки. Наблюдавшие видели, что человек в шляпе движется спокойно и уверенно, что встречные не обращают на него никакого внимания, а значит, ему разрешено идти туда, куда он идет. Караульные у входов на новые этажи с послушным лязгом распахивали перед ним тяжелые решетчатые двери. Воздействуя на них, Савва старался расходовать силы экономно. Не всматривался особенно в глубину их душ: исполнил человек перед ним нужное дело, и пусть стоит дальше спокойно.
Вот и дверь нужной камеры. Савва посмотрел в глазок: обычная тюремная картина – в табачном чаду сидят, лежат, переговариваются.
– Василь Палыч, – ровным голосом сказал Савва.
Спасительная рубашка
Несмотря на гул голосов в камере, Ржавый его услышал. Он не стал посылать шестерку: «Пойди узнай, кто там». Потому что знал, кто это. Он лениво слез с нар и самолично подошел к двери.
– Ты, что ль, Савва? – спросил он, и сокамерники с изумлением увидели на его небритом лице улыбку. Не презрительную усмешку и даже не ироническую ухмылку, а улыбку, которую при желании можно было бы даже назвать радостной.
– Он самый, Василь Палыч. Потолковать хочу, надо бы камеру открыть.
– Щас откроем, ты только в сторонку отойди, – отозвался Ржавый.
Савва отошел и встал у стены. Скоро в камере началось нечто невообразимое: в лучшем случае убивали кого-то одного, но еще больше это напоминало кровавое побоище, когда идут стенка на стенку. Сейчас прибегут вертухаи, отопрут дверь, и тогда Савва беспрепятственно войдет вовнутрь.
Но охрана что-то не торопилась.
Савва стоял и думал о том, как все-таки похожи одно на другое все эти исправительные учреждения. Да, в сущности, ведь и школы похожи друг на друга, и детские сады, и военные части. Все устроено по одному шаблону. Наверное, именно поэтому кто-то не мыслит себя вне армии, а кто-то – вне зоны. Привыкают люди к знакомой однообразной обстановке.
Тогда в Иркутске Савва просидел в камере свои положенные сорок дней, на которые по закону может быть задержан человек для выяснения личности. Но и за это время личность его выяснить не удалось, а потому его решили оставить дольше, а еще лучше – впаять срок.
Тюремная администрация действовала без особых изысков, попросту: у называвшего себя Саввой Морозовым были найдены заточка, сделанная из алюминиевой ложки, и пять граммов анаши, спрятанной в спичечном коробке, чего было совершенно достаточно для того, чтобы предъявить ему обвинение в нарушении тюремного режима. Когда же нашлись свидетели того, как Савва во время прогулки угрожал с заточкой в руке одному из зэков, он понял, что из тюрьмы ему не выйти. Причем по самой банальной причине – они не могли установить, кто он такой.
– Ты носа-то не вешай, – хлопнул его по плечу Ржавый, который полюбил нового арестанта так, как, наверное, никогда в жизни еще никого не любил. – В тюрьме-то да на зоне ведь тоже люди. А я тебе скажу: многие тут куда лучше, чем те, что на воле остались. Тут закон есть, суровый, но закон.
– Вы прямо как древний римлянин, Василь Палыч, – заметил Савва, печально улыбаясь.
– Другому по шапке бы дал за такие слова, – беззлобно проворчал Ржавый.
– Да я ведь серьезно. Просто у древних римлян поговорка была такая: «Закон суров, но это закон».
– Правильно говорили, – согласился Ржавый. – А теперь, особенно по ящику, мало ли что болтают, а на самом деле это на воле закона нет, беспредел-то не тут, а там. Здесь каждый знает свое, причитающееся ему место, здесь не соври, не укради. Только попробуй, сразу узнаешь, что будет. Здесь судят по справедливости: все сходка решает. Виноват – отвечай, невиновен – пусть тот, кто напраслину навел, отвечает. Я даже так тебе скажу, чего еще никому не говорил: неуютно мне там, на воле. Не знаешь, кому и верить, всяк тебя вокруг пальца обвести старается, совесть совсем потеряли.