Охота на сурков
Шрифт:
А если к телефону подойдет Бонжур или глуховатая Уоршлетта? Сильно напрягая голос, ее можно будет проинтервьюировать насчет дела, которое сейчас казалось совершенно несущественным — действительно ли тен Бройка нанял проводника Клалюну, чтобы тот повел меня по горному маршруту через Дьяволеццу?
Я бросил в автомат монету в десять раппенов, набрал номер тен Бройки и начал слушать гудки, раздававшиеся через равные промежутки времени, а потом услышал нечто, что сразу отвлекло меня от гудков.
В соседней кабинке какой-то человек вел разговор с заграницей.
Двойная деревянная стенка между ним и мной приглушала его голос; поток слов, казалось, растекался во все стороны. Однако он говорил, несомненно, как венец, на венском диалекте, с интонациями венца.
Монотонные гудки все еще звучали, я положил трубку, взял выпавшую со звоном монетку и снова бросил ее в щель автомата. Может, я неправильно набрал номер? Почему
Я прислушивался к мужскому голосу.
Нет, он был мне не знаком; уверен, что я его никогда в жизни не слышал, знакомыми были лишь интонации, общее звучание фраз. Слова перекатывались неуклюже и испуганно, поток слов был нескончаемым. У говорившего совесть была явно нечиста, но он, вместо того чтобы держаться тише воды, ниже травы, пытался с напускной развязностью (за ней скрывался страх перед наказанием!) убедить начальника, что его упущения несущественны.
Словоизвержение прекратилось. Теперь мой сосед, похоже, кратко отвечал на вопросы. А я подслушивал. Почти прижался левым ухом к дощатой стенке; да, только таким образом мне удавалось ловить обрывки фраз, которые произносились на том тягучем венском диалекте, на каком говорит простонародье. (Слова звучали растянуто и одновременно отрывисто, и у меня вдруг мелькнула догадка, что, если швейцарский контрразведчик, великолепно владеющий немецким, французским, английским, итальянским и русским, захочет подслушать этот разговор, он вряд ли поймет, в чем дело.)
— Седни… дванаа… тречком… седни… в ноо… дванаа… коло… дванаа… зав… верняк… да, верняк… красношо… пропанул… про… дванаа… верняк… красношо… пое… въе… через мо… посередь… не трухнем… вместях… ююшка… красношо… ему подай, бари… это бы его устрой… коло дванаа… ненько… ненько… ненько…
В переводе на обычный человеческий язык это могло звучать так:
«Сегодня… двенадцать… утром… сегодня ночью… Двенадцать… около двенадцати… завтра наверняка… красно-шелковый… пропал… когда пробьет двенадцать… наверняка… красношелковый… поедем… въедем через мост… среди леса… не струсим… вместе… кровь… красношелковый… ему, как барину, подавай специально… это бы его устроило… около двенадцати… ладненько… ладненько… ладненько».
Человек вышел из кабины не оглядываясь; я бросил настороженный взгляд через приоткрытую дверь, увидел его со спины, заметил, что у него угловатые плечи и брюки-гольф.
И еще за-метил, от-метил:
На свитере у него египетский орнамент, а волосы соломенные.
За-метил, от-метил.
Берет скрывал отметину на моем лбу, я надел только что купленные темные очки (монокля не было) и мгновенно прикрыл рот светло-голубым шарфом Полы, который развернул в кармане пиджака; сделал вид, что у меня болят зубы.
Если незнакомец обернется и если дверь телефонной будки не совсем закроет меня, он все равно навряд ли меня узнает.
Нет, это не был Крайнер, «говорящий» брат Белобрысый.
Ситуация создалась в высшей степени невероятная, поразительная, но зато она перестала быть неправдоподобно странной.
Сквозь беспорядочный шум голосов в зале я уловил щебет телефонистки:
— Вена, десять минут.
Незнакомец подошел к окошечку, слегка повернулся, и я увидел его прыщавый профиль.
Это был не Крайнер, а Георг Мостни.
Немой Шорш.
Тот самый, что издал нечленораздельный крик, какой издают только немые, издал его вчера, когда я напал на него в лесу Менчаса. А я-то принял его за безобидного немого, полукретина, которому угрожает «смерть из милости», решил, что сердобольный родственник вывез беднягу из вновь созданного Великогерманского рейха.
Вот тебе и немой!
6
Последующее — на сей раз оно продолжалось много часов и разыгрывалось в виде отдельных эпизодов — можно изобразить стенографически, тем же манером, что я вел свои военные дневники.
Стаккато… Мостни покинул зал почтамта, Крайнер не появился. Я взял письмо Орля Тессегье с почтовым штемпелем Марибора, видимо, оно было написано в спешке авторучкой.
Воспроизвожу текст без сокращений.
Марибор, 20 июня.
Дорогой друг,
Как я уже сообщил тебе телеграммой, мне удалось переправить Эльзабе в Вараждин-Топлице, где она ожидает в отеле чЭрдёдь» известий от вас. Надеюсь, в ближайшие дни Эльзабе полетит к вам в Швейцарию, она получила югослав, паспорт, и ничто не может воспрепятствовать этой поездке. Состояние ее не плохое, особенно принимая во внимание нынешние ужасные события; она готова ко всему, быть может даже к самому худшему. Правда, она не знает, что самое худшее на днях уже совершилось.
В Радкерсбурге и Граце (где ваш поверенный успел показать себя трусом) никто не мог сообщить ничего определенного о судьбе Джаксы. Только в конце недели начали просачиваться слухи о его гибели. К стыду жителей Штирии, надо признать, что большинство распространяло эти слухи со злорадством. Вот как далеко зашло у нас всеобщее одичание. Трудно поверить, что эти же люди всего несколько месяцев назад буквально пресмыкались перед ним, почетным гражданином Радкерсбурга, вымаливали автографы и проч.
Не буду утверждать, что печальное известие было для меня как гром среди ясного неба, правильней сказать, небо было мрачное; тем не менее, когда я прочел сегодня адресованную Эльзабе официальную бумагу, меня словно громом поразило. А прочел я эту бумагу, потому что Эльзабе просила вскрывать всю ее корреспонденцию и в случае необходимости передавать существенное по телефону из Мурска-Соботы (где находится мой древесный питомник). Я, однако, решил не посылать этот документ ни ей, ни тебе.
Канцелярия концлагеря Дахау, отправляя прилагаемый бланк, ставит в известность госпожу Э. Джакса, урожден, баронессу фон Ханшпор-Фермин — они на редкость точны! — о том, что ее супруг скончался в день своего прибытия в лагерь в результате несчастного случая, происшедшего по вине самого погибшего. Кремация уже состоялась; чтобы погасить ее стоимость, а также расходы по пересылке урны родственникам, следует заблаговременно перечислить деньги в размере 392 имп. марок и 75 пфеннигов на мюнхенский счет лагеря.
За те пятьдесят три года, что я живу на свете, мне пришлось прочесть немало казенных бумаг, но ничего подобного я не читал. Признаюсь, от этого документа у меня началось нечто вроде озноба. Не мне тебе говорить, что в истории человечества совершалось немало мерзостей, например, во времена преследования гугенотов. И все же не могу себе представить, что в ту пору проявляли такой формализм, такое бюрократическое рвение, какое проявили чиновники вновь организованного Великогерманского рейха. Что мне остается делать? Только выразить вам мое глубокое участие, участие доброго соседа — для меня всегда было большой честью считать знаменитого Д. своим соседом… Боюсь лишь, что в этой не имеющей прецедентов беде, в этом ужасе мои соболезнования покажутся вам пустой фразой. Пиши мне по адресу: господину Ор. Те. до востребования, Мурска-Собота, Словения, Югосл. Я не решился отправить это письмо в Понтрезину, где ты сейчас отдыхаешь, опасаясь, что его прочтет твоя милая молоденькая жена. Официальный документ я оставляю у себя. Может быть, он понадобится мне в качестве сопроводительной бумаги при оплате« счета». Что мне делать? Должен ли я ПЛАТИТЬ?
Есть еще такие люди, благородные в самом высоком смысле этого слова. А вдруг Орль Тессегье промокнул пресс-бюваром свое послание, написанное авторучкой, промокнул на почтамте в Мариборе; это даст возможность нацистским ищейкам установить его личность, и тогда он пропал.
В моем блокноте был записан номер телефона специального агентства «Виндобона». Но личного телефона частного детектива у меня лично не было. Впрочем, что я говорю — бывшего частного детектива; за это время он здорово продвинулся — стал большой шишкой в государственной тайной полиции; в прежнем кабинете этого деятеля теперь не застанешь, можно не сомневаться. Я попросил барышню в окошке — эта особа не была похожа на мадам Фауш — дать мне телефонную книгу Вены (еще старую!): Лаймгрубер, Гейнцвернер, гауптм. в отст. В IV, Порцелангассе, 36.Назвал соответствующий номер телефона, жду… Порцелангассе. Угловой дом со шпилем, прокуренный ресторанчик, вывеска отеля, на разноцветно-темной, местами облупившейся эмали написано: «К ИСХОДУ ИЗ ЕГИПТА».
— Вена. Восьмая кабина.
Я вошел в ту самую телефонную будку для международных разговоров, которую за несколько минут до того покинул Мостни, закрыл за собой дверь, снял трубку, приготовился ждать. Сквозь стеклянное окошечко будки бросил быстрый взгляд и увидел, как хозяин конторы по перевозке мелких грузов Паретта-Пикколи, по прозвищу Фашист, пройдя мимо телефонов-автоматов для международных переговоров, скрылся в кабине для местных вызовов, в той самой кабине, в какой только что был я. Итак, мы поменялись местами, точно герои дешевых детективных фильмов.