Охота на сурков
Шрифт:
Я отказался от мысли проконсультироваться с полицейским комиссаром Мавенем, с которым договорился недавно о modus vivendi. Если я сообщу кантональной полиции, какой modus moriendi[ 373] мне угрожает, они допросят Андри Цбраджена и тот от всего отречется.
Тут вдруг показалась машина тен Бройки. Он был в единственном числе.
Машина — «крейслер» с открытым верхом — поднималась по шоссе от водолечебницы; спереди, рядом с водителем, красовались три клюшки для гольфа в чехлах.
373
Образ жизни… — образ (способ) смерти (лат.).
(Ну
Стало быть, Йооп вернулся из Генуи, где «сбагрил» кому-то пароход и, поскольку Пола с Бонжуром упорхнули в «австро-даймлере», поехал в «крейслере» сыграть в гольф (он предпочитал играть в гольф на площадке слева от города, в то время, как мистер шотландец, наверно, играл на площадке под горою). Я вскочил и, стоя у балюстрады, даже с некоторым ожесточением замахал ему рукой.
Что я хотел спросить? Должен был спросить? Вопрос о том, послал ли тен Бройка ко мне проводника Клалюну, отошел на задний план. Куда больше интересовало меня теперь, прочел ли тен Бройка парижское издание «Нью-Йорк геральд трибюн» и стало ли этоуже притчей во языцех.
Господин за рулем узрел мою персону. Его лицо под бежевым шлемом для игры в гольф, походившее на морду борзой, исказилось; длинный, заостренный нос внезапно побелел. Я поймал на себе его косой взгляд, в этом взгляде не было ни грана вялости, он выражал такую сконцентрированную ненависть, что моя рука застыла в воздухе.
Этот человек не мог, просто-таки не мог, послать ко мне проводника в знак примирения. Однако я не понимал, что привело тен Бройку в такую ярость. Почти символическая оплеуха, которую я, поддавшись порыву, отвесил ему вчера, не могла, по-моему, вызвать такой взгляд, косой взгляд, преисполненный бешенства.
В Санкт-Морице был своего рода «час пик»: курортники ждали начала лета, которое условно наступит между восемнадцатью и девятнадцатью часами.
Тен Бройка включил указатель поворота направо, вероятно, он намеревался проехать домой через «мост вздохов» мимо гостиницы, по дороге, ведущей к вокзалу. Но тут он вдруг переменил решение и повернул налево — таким образом, его «крейслер» выскочил из колонны машин, медленно двигавшейся к «мосту вздохов». В результате начался концерт автомобильных клаксонов. Не глядя на поднятую руку в белой перчатке с крагами, руку капрала полиции Дефилы, которая преграждала ему путь, тен Бройка помчался по той улице, по какой задумал ехать. На румяном лице Дефилы появилось строго начальственное выражение, он поднес к губам полицейский свисток.
Вот-вот должен был раздаться пронзительный свист.
Но вместо этого свисток Дефилы коротко пискнул. Можно было подумать, что полицейский сказал себе: голландец крез из «Акла-Сильвы» — хороший знакомый нашего шефа Мавеня; уж лучше я закрою глаза, пусть нарушает правила уличного движения.
Почти исключалось, что тен Бройка намеревался сыграть в этот час еще одну партию в гольф на площадке под горой. Как видно, непредвиденная встреча со мной заставила его совершенно внезапно изменить маршрут. Словно он, как говорили верующие во времена оны, увидел нечистую силу. Нечистую силу Треблу.
Три клюшки для гольфа в чехлах располагались следующим образом: две клюшки были прислонены к спинке сиденья; поверх них лежал третий чехол, повернутый так, что клюшка смотрела вниз. Словом, этот чехол лежал в машине наподобие шляпы. Кто же так кладет клюшки? Эфедрин настолько подбодрил меня, что из моего горла вырвался короткий смешок.
И он тоже?
Неужели и тен Бройка преследовал меня?
Итак, он уже четвертый, кто пожелал принять участие в этой травле… Совершенно неожиданное появление Андри Цбраджена, несомненно, смутило бы меня и даже напугало бы, если бы мое чувство страха не было притуплено таблетками эфедрина фирмы «Мерк». И разве это не походило на фарс, где все непрерывно угрожали одному? Мне казалось почти неприличным признаться в том, что житье под различного рода дамокловыми мечами начало занимать меня (если не сказать, привлекать). Какой из мечей упадет первым, какой из господ выстрелит
Вчера ночью в отсутствие хозяина дома я попросил впустить меня в «Акла-Сильву» и провел в каминной наедине с мадам более часа; патефон играл до половины второго ночи, сперва из дома неслась приглушенная музыка «Веселой вдовы», потом нахально громко зазвучал вальс «Венская кровь», его звуки оглашали весь Стадзерский лес… Как тут не подумать об оргии вдвоем? Но Бонжур навряд ли успел сообщить об этом хозяину с глазу на глаз, правда, тен Бройка мог позвонить сегодня утром из Италии (Пола легла поздно и еще спала), и Бонжур не преминул, наверно, доложить ему о моем длительном полуночном визите.
Йооп, хоть и с постной миной, неоднократно бахвалился тем, что подвалы его дома превращены в арсенал, что там у него винтовка и винчестер grand-speed[ 374] . Я вспомнил также, как после той злосчастной вечеринки на роскошной венской вилле он выстрелил в молодого скульптора Хаберцеттля; вспомнил о его патологической страсти собственника, о его ревности ко всем, кто мог бы посягнуть на «Спаги» или на Полу. Да, вполне вероятно, что он совершит второе покушение. Проезжая перед «Штефанией», он был бессилен: клюшку для гольфа, которая лежала сверху, не схватишь вместо винтовки, из нее не прицелишься. Но раз я нежданно-негаданно появился в поле его зрения, он, наверно, задумал подстеречь меня на дороге домой. Мысль о том, что мне придется вести неравную дуэль с тен Бройкой, что мой хрупкий «вальтер» должен будет противостоять его двустволке, поначалу вызвала у меня второй короткий смешок. Но потом мне стало не до смеха.
374
Скорострельный (англ.).
Тот факт, что грузовик «яшер», над которым брезент был сегодня натянут не очень туго, остановился позади бирмингамского автобуса и из кабины выполз хозяин «Чезетта-Гришуны» в Сильсе, Мен Клавадечер, я прокомментировал так: Мен приехал сюда не для того, чтобы познакомиться с расписанием поездов.
Прошло всего пять дней с тех пор, как адвокат вместе со свитой (а не со сворой) своих спаниелей, так сказать, почил вечным сном; прошло три дня с тех пор, как я, идя по его следу, отправился один в Сильс и нашел в уборной «Чезетты» странную надпись, последний привет от адвоката — нацарапанные рукой пьяницы слова аббата Галиани, — после чего начал подсматривать за хозяином, поросшим шерстью, как сурок, обнаружив попутно, что и хозяин подсматривает за мной. Эти три дня тянулись, как три месяца.
Я быстро водворил на место новые темные очки, которые сдвинул на лоб, углубившись в железнодорожное расписание. Зачем, собственно? Для того чтобы избежать опасности быть узнанным Меном Клавадечером? Наверно, было бы куда интереснее узнать, не принадлежал ли и он к числу «парикмахеров», которые стремились меня «побрить», или, скорее, «отбрить», и «убрать».
Мен узнал меня, несмотря на темные очки. Не стал «отбривать», не стал притворяться, что не видит.
Через прорезь в брезентовом верхе он вытащил три корзины и переложил их на тележку, которую увез гостиничный слуга в зеленом фартуке. После этого господин Клавадечер прямым ходом направился ко мне; на нем была фетровая шляпа с прожилками, светло-серая непромокаемая куртка, черные плисовые штаны до колен, шнурованные башмаки с гамашами. Все то время, что он шел в этом несколько смелом альпинистском наряде от своего грузовика до моего плетеного кресла, казалось, будто он совершал траверз через ледник, натягивая веревку, воображаемую веревку; водители, которые ехали по этой улице с двусторонним движением, притормозили — их внимание явно привлек столь живописный абориген. Через стекла моих очков цвета оникса я видел красную радужную оболочку его глаз, глаз альбиноса, она искрилась, как рубин; презрев условности, Мен с поразительной легкостью перемахнул через балюстраду веранды и поверх деревянных перил протянул мне свою лапу, поросшую оранжевой шерстью.