Охота на сурков
Шрифт:
Казалось, я вот-вот стану жертвой некой болезненной мании — «мании защиты». Окна, сквозь которые просачивалась ночь, обратились в моем сознании в настоящие бойницы. А бойницы существуют для боя. Меня так и манило вытащить пистолет Максима, снять с предохранителя, прокрасться к двери, запереть ее и лечь у бойницы, ивготовившись к бою… Секунды, мучительные, от которых меня избавила какая-то малость, нечто неопределенное, едва-едва слышное, какое-то короткое цоканье и скрип, да, они едва-едва слышные, но такие явственные, словно звучали В ЭТОМ зале.
Псы, видимо, тоже уловили шорох, обостренный слух не изменял им даже в дремоте, они уютно свернулись клубочком на иолу заспанное
Дверь заперта.
Следовательно, в том, что касается происхождения шорохов, я обманулся. Они не могли возникнуть в этом зале, скорее в комнате наверху или, что вполне возможно, в кухне… Я вернулся к столу, мимоходом убедившись, что заслонка на окошечке по-прежнему спущена, и протиснулся на скамью к де Колапе.
— Хи, — хихикнул я устало. — Травка в вашем аквариуме славно меня отравила.
— М-м-м, вам дурно, Черно-Белый?
— Вы полагаете, что команда «марш блевать» как раз теперь уместна? Нет, все в порядке.
Я позволил себе добрый глоток чуть теплого кофе с молоком.
— Стало быть, человек этот, у которого подают улиток… как его зовут?..
— Кадуф-Боннар.
— Верно, да. Так он, значит, пошел с Пейдаром Клаваде-чером. Извините, адвокат… кто из них отделился? Что-то я сейчас того, туго соображаю…
Нет: Кадуф остался с Меном, Пейдар пошел охотиться один. Долгое время оба оставшихся тихо-тихо лежали в засаде. Внезапно Мен подтолкнул спутника и шепнул:
— Вон, смотрите!
Свидетель Кадуф-Боннар сообщил впоследствии в окружном суде Малойи, что в трехстах шагах от них, из-за скалы, высунулось «что-то вроде рыжеватой шкурки», что-то, «что со всей определенностью можно было принять за сурка». В ту же секунду рядом с ним бахнуло ружье Мена.
Многократно прокатилось эхо выстрела, и за скалой, к ужасу Кадуфа, дернулся человек, из вскинутых рук выпало ружье, и человек мешком рухнул меж скал.
— Пейдар, господи, мой брат! — были слова Мена.
Тут я опошлил кульминацию драматического рассказа, гадав словно бы несущественный вопрос:
— А Меи хорошо говорит по-немецки?
Рассказчик буркнул что-то утвердительное. Мен в сопровождении Кадуфа как сумасшедший стал карабкаться на каменный склон. Там они и нашли Пейдара у подножия скалы. Он лежал на спине с пулевым ранением в центре лба, в самом центре лба.
— Точно то самое место, — зашептал де Колана, оживившись, — где у вас,Черно-Белый… где и у вас…
— Я это знал, — скромно напомнил я.
— Понимаете? Потому-то хозяйка… хмм… так… так странно глядела на вас.
Кадуф с Меном потащили труп через Ла-Мотту в долину. Обоих в Сильсе незамедлительно допросили жандармы. Мен дал официальное показание, что он «злополучнейшим образом спутал своего брата с сурком», показания обоих охотников совпадали в точности. На основании протокола, составленного жандармами, знаменитый стрелок был обвинен поначалу в убийстве по неосторожности. Но вскоре по приозерным деревням стали распространяться всяческие слухи. Эй, а не умер ли отец, Тёна Клавадечер, незадолго до этого? Эй, а не завещал ли он Пейдару, первенцу, все свое хозяйство, Мену же, напротив, всего сотню-другую франков и рыболовецкую концессию? Эй, а не вынашивал ли Мен идею эмигрировать в Америку? Если бы не Терезина… Терезина, дочь бергамского пастуха, зажиточного пастуха, который ежегодно проводил лето со своим громадным стадом шёрстных овец в долине Федозталь, над Изолой, арендуя там пастбище. А разве не оба они, Пейдар и Мен, ухаживали за Терезиной — в ту пору необычайно красивой
Вот и все.
Да, одно еще. Через два с половиной года Мен привел в дом. Терезину.
— Вот вам история в духе Анценгрубера [66] .
Тем временем в зале стало совсем темно. Протяжное, словно бы из-под земли рвущееся жалобное мычание коровы. Цоканье деревянных башмаков по лестнице, детский плач, утихший, когда хлопнула дверь. Далекое шуршанье шин. И вновь близкое, словно из-под земли, мычание. Я искоса глянул на высящийся рядом со мной темный силуэт де Коланы. Сигареты наши погасли. Светился только чирей на блестящем носу де Коланы, в последних затухающих отблесках дня он светился точно фонарь.
66
Людвиг Анценгрубер (1839–1889) — австрийский писатель. Известностью пользуется его драма «Крестьянин-клятвопреступник», в центре которой конфликт из-за наследства.
— Что вы на меня так коситесь, однокашник?.. Ааах! Ага. Вы думаете… Вы думаете, как такой старый… никудышный… про-ммм-пойца… хнг-хнг, как же он мог стать защитником в крупном процессе… да еще добиться полного оправдания, хэ? Нда… нда… Carissimo amico [67] … Четыре-пять лет назад, тогда… тогда я еще был… я еще был… Пять лет — срок долгий… долгий… хум, для такого человека, как я…
— Но я этого вовсе не думаю, господин адвокат, — зашептал я. — Вовсе нет. Правда же. Я вот что думаю… Вы… Выбыли убеждены в невиновности вашего клиента?
67
Дорогой друг (итал.).
Ответ заставил себя ждать, и в эти секунды ожидания мне опять послышался, точь-в-точь как прежде, какой-то шорох; на этот раз скорее едва уловимое посапыванье; но доносилось оно не со стороны де Коланы или собак, а скорее, да, ОТКУДА-ТО СВЕРХУ.
Я прислушался, обратив ухо к верхотуре неохватной печи. Не расположилась ли на печи кошка? Может, это кошка фыркнула? Исключено? давным-давно ее учуяли бы и облаяли собаки. Но доказательство, что слух меня не обманывал, нашлось: на стене за печью резко очерченная тень собачьей морды. А этот удивительно тихий шорох, как и тот, что смутил меня раньше, мог зародиться в отводной трубе, а может, в крошечной щели вытяжной трубы.
— Хнг-хнг-хнг. Черно-Белый, вы хитрюга, что я вам так прямо и сказал. Ко-неч-но… Ра-зу-ме-ется… Иначе я не взялся бы, хм, ни за что, хм, защищать его. Вспомните, вспомните показания Кадуфа… Этот человек заседает в общинном совете… Разумеется, я былубежден… тогда…
— Вот как? Вы были?.. Вот как? То-гда вы были убеждены? — И опять что-то зашуршало в печной трубе. — А теперь, адвокат?.. Теперь вы уже не… не убеждены?
Нос со сверкающим чирьем вплотную придвинулся ко мне. Дыхание адвоката всколыхнуло во мне воспоминание о маске с хлороформом, которую мне накладывали в госпитале перед операцией.