Охота на тигра. Танки на мосту!
Шрифт:
Когда какой-то мастер, привлеченный музыкой, открыл дверь, Густав, не меняя позы и не прекращая игры, одним небрежным ударом ноги вытолкнул его в коридор. Люба поняла: Густав сильно пьян.
— Три дня — едем на фронт, — сообщил он, вытер губы и заиграл снова.
Сыграл два куплета и оторвал гармонику от губ.
— Фронт, война, — произнес он обреченно и выпучил глаза. — Танк, пушка — бух, бах! Та-та-та-та-та-та... Трах! Бах, бух!
Изгибаясь всем телом, взмахивая руками, корча страшные гримасы на лице, Густав, точно маленький
Все он показывал в темпе, даже капли пота выступили на лбу.
Люба продолжала делать нужные ей записи и терпеливо кивала головой. Этого Густаву показалось мало. Ему хотелось, чтобы русская кладовщица полностью представила себе ту важную роль, какую он, фельдфебель-башнер, играет среди других членов экипажа, когда их танк вступает в бой. Чтобы внимание девушки не отвлекалось от его рассказа, он вырвал из ее рук карандаш и снова начал гудеть, бахать, щелкать языком, вертеться с выпученными глазами, изображая, как он быстро находит цель и, посылая снаряды, безошибочно метко поражает ее.
Все это было похоже на воинственные ритуальные танцы мужчин диких племен перед тем, как отправиться на охоту или совершить нападение на соседей. В этот момент Густав, несомненно гордившийся своим арийским происхождением, отличался от дикаря из людоедского племени только тем, что, вместо набедренной повязки из пальмовых листьев, на нем были брюки и отлично сшитая кожаная куртка.
— Я поняла, я все поняла... — кивала головой Люба, думая с тоской, что пьяного фельдфебеля не так-то просто будет выдворить из кладовой, и ей придется задержаться на рембазе дольше обычного.
А молодой гитлеровский танкист только распалился, даже пена выступила у него на губах. Видимо, ему давно хотелось покрасоваться перед строгой русской девушкой, не лишенной привлекательности даже в рабочей спецовке, вызвать у нее восхищение своей героической особой, но, будучи трезвым, он не позволял себе этого. И вот сейчас прорвало. Очевидно, боясь, что для Любы останется многое непонятным, Густав вынул из внутреннего кармана книгу в плотной картонной обложке, раскрыл ее на том месте, где находился занявший всю страницу рисунок танка в разрезе, и, тыча пальцем то в сидящего за пушкой башнера на рисунке, то себя в грудь, снова начал вертеться и вскрикивать, как бесноватый.
Но Люба уже не обращала внимания на пьяного танкиста. Затаив дыхание, она смотрела на лежавшую перед ней на верстаке книгу, на обложке которой значилось крупными буквами: «Т-6 «ТИГР». Материальная часть, боевое использование, технический уход». То же самое, только более мелкими буквами, было напечатано на корешке. Боже мой, ведь она уже однажды видела где-то эту книгу, нет, не всю книгу, а только голубоватый коленкоровый корешок
Она не заметила того момента, когда в настроении Густава произошел резкий перелом, и воинственный пыл танкиста сменился позорной плаксивостью. Густав внезапно приостановил свой устрашающий танец. Тяжело дышащий, вспотевший, он смотрел на Любу так жалостливо, будто только эта русская девушка могла понять его по-настоящему и посочувствовать, пожалеть...
— Фронт. Я убиваю. Раз, два... Много-много раз убиваю. Потом — бах! — убивают меня. Меня нет. Совсем нет. Ничего нет.
Он хотел было начать играть, но едва приложил гармонику к губам, как из его глаз покатились слезы.
— Мама, бедная мама... — говорил он, всхлипывая и не вытирая слез. — Она ждет, ждет, моя бедная мама.
Это было так неожиданно и необычно, что Люба не поверила своим глазам.
Густав плакал, вспомнив мамочку... А книга лежала на верстаке. Что делать? Прикрыть ее чем-нибудь? Но она не успела. В кладовую, громко стуча ногами, ввалились лейтенант Бегнер и еще один танкист без знаков различия на погонах, которого танкисты и мастера звали Карлом.
Лейтенант высокомерно окинул внимательным, острым взглядом верстак, девушку, сидящую за тетрадкой, плачущего Густава.
Очевидно, ему не впервой было видеть своего подчиненного в таком состоянии, и он не удивился, а лишь брезгливо скривил губы.
— Опять набрался, скотина... Как вы выглядите, фельдфебель?! Сейчас же приведите себя в порядок.
Густав попытался вытянуться, застегнуть пуговицы на куртке, но его сильно покачивало, пальцы путались, и пуговицы не хотели лезть в петлю. Карл помог ему, ловко одернул полы куртки и, взяв за плечи, попытался поставить фельдфебеля в почти безукоризненное вертикальное положение.
— Как вам не стыдно, фельдфебель? — хорошо поставленным командирским голосом распекал подчиненного лейтенант, — Боевой немецкий офицер, танкист... Появляется в таком виде, распускает нюни. И перед кем?
Лейтенант Бегнер метнул взгляд на кладовщицу, старательно заполнявшую графы в своих тетрадках и не обращавшую на него внимания, заметил на верстаке раскрытую книгу, видимо, показавшуюся ему знакомой, но тут его внимание отвлек Густав, промычавший что-то по поводу предстоящей отправки на фронт и необходимости хоть немного встряхнуться, находясь в тылу.
— Молчать! — повернулся к нему Бегнер. — Если бы не отправка на фронт и не ваши прошлые заслуги, я бы немедленно передал дело в военный суд.
Лицо Карла, стоящего позади лейтенанта, расплылось в лукавой улыбке, его явно потешала эта сцена, он знал прекрасно, что никакое серьезное наказание Густаву не угрожает, так как члены экипажа связаны одной боевой судьбой и стоят друг за друга горой, не дают в обиду,
— Сейчас же в комнату! — театрально гремел лейтенант. — Сдать оружие, домашний арест до утра. Карл, веди его.