Охота на тигра. Танки на мосту!
Шрифт:
— Бедняга раненый обрадовался — подвезут его, спасут, а он его кинжальчиком и отправил на тот свет. Вполне свободно!
Он дразнил, заводил меня, злорадствовал. Есть такие люди, которые получают от этого колоссальное удовольствие. Может быть, он даже поверил в свою чудовищную версию. Конечно, мне следовало молчать. Что с него возьмешь? Свои... Терпи, казак! Молодой боец с широким спокойным лицом крестьянина-степняка увидел, что я выбиваюсь из сил, и начал помогать тащить мотоцикл.
— Далеко? — спросил я его.
— Сейчас, — кивнул головой боец.
Как мне не приходилось туго, я все-таки заметил по пути две хорошо замаскированные противотанковые пушки, головы бойцов, выглядывавших из окопов и провожавших взглядами нашу процессию, несколько свеженасыпанных холмиков... Затем пришлось объехать длинный дугообразный окоп, на бруствере которого лежали противотанковые ружья. Сидевший на краю окопа боец с опухшими сонными глазами подал голос:
— Ребята, кто это? Ей-богу, фриц!
Мы поравнялись с танком. Этот был «живой», стоял в специально вырытой траншее, и пушка его глядела на запад. Тут словно из-под земли вырос старший лейтенант, артиллерист, судя по черным петлицам, с забинтованной левой рукой на перевязи и за ним прихрамывающий, опирающийся на палку боец богатырского телосложения с похожей на чалму повязкой на голове. Старший лейтенант был молод и, несмотря на раненную руку, выгоревшее на солнце обмундирование, стоптанные юхтовые сапоги, выглядел по-военному подтянуто, даже молодцевато. Я заметил, что он свежевыбрит и у загорелой шеи белеет полоска, видимо, только что подшитого подворотничка.
— Вот, Вася, принимай птичку залетную! — послышался за моей спиной визгливый, радостный голос маленького бойца.
Я выпрямился и, глядя в недобрые, окаймленные воспаленными веками глаза старшего лейтенанта, поднес руку к виску. Не ладошку, а два пальца. Тьфу ты, черт! Надо же такое... Очевидно, он заметил и два пальца и то, что я смутился, покраснел. На мое приветствие не ответил, скользнул взглядом по моим ногам, рассматривая брюки и сапоги.
— Товарищ старший лейтенант, мне нужен ваш командир. Дело очень срочное.
Он остро посмотрел мне в глаза, не ответил.
— Обыскали?
— Мундир успел сбросить и перебрался в нашу форму. Документов, карты нет. Нашли еще вот что... — доложил маленький боец и подал командиру какие-то листки.
«Откуда взялись эти листки?» — подумал я в недоумении... При мне не было никаких бумаг, я проверил все карманы в брюках и мундире. Старший лейтенант посмотрел на один листок, развернул другой, стал читать, бегая глазами по строчкам. Богатырь в «чалме» нагнулся над его плечом, также стараясь прочесть то, что было написано на листке.
— Товарищ старший лейтенант, в коляске полно крови и финка валяется... — сказал танкист в синем комбинезоне с черным шлемом у пояса. Я и не заметил, когда он подошел.
— Зарезал кого-то, сволочь, — немедленно отозвался маленький боец.
Артиллерист оторвал глаза от листка, мельком взглянул на окровавленный нож.
— Товарищ старший... — торопливо начал я, но он не дал мне говорить.
— Где взяли фотографию и письмо?
— Какую фотографию?
Он стиснул зубы так, что под выбритыми щеками взбугрились мускулы, и повернул ко мне листики. Да, это были фотография и письмо, написанное крупным ученическим почерком. На фотографии стояли в ряд женщина с ребенком на руках, девочка и мальчик, с торжественной окаменелостью глядевшие в объектив аппарата. Судя по одежде, это была крестьянская семья.
За моей спиной сгрудились бойцы. Они тоже рассматривали фотографию, я слышал их дыхание.
— Первый раз вижу, — недоуменно пожал я плечами, — товарищ старший лейтенант, я требую, чтобы вы немедленно отвели меня к старшему командиру. Я везу срочное донесение. Дорога каждая минута.
Артиллерист снова уколол меня своим взглядом и начал читать письмо вслух. Оно начиналось словами: «Дорогой наш папаня Федор Алексеевич. Пишет вам ваша старшая дочь Светлана...» Девочка сообщала отцу, что все живы и здоровы, мама работает на ферме, а она учится, перешла в четвертый класс, помогает матери по хозяйству, нянчит младшую сестренку. В конце шли приветы и пожелания храбро сражаться с фашистами и вернуться домой целехоньким. Откуда взялось это письмо? Уж не подсунул ли маленький боец свое?
— Где нашли письмо? — спросил старший лейтенант.
— У него. В кармане гимнастерки.
«Усатый боец, наш раненый... — пронеслось у меня в голове. — Удружил... Ну, как объяснить им? Не могу же я все рассказать первому попавшемуся лейтенанту».
— Что я говорил? — торжествовал маленький. — Убил нашего, забрал у него гимнастерку. Диверсант, какой-нибудь немец из Поволжья.
На этот раз слова маленького, злого бойца попали, кажется, на благоприятную, подготовленную почву. Его версия начала казаться убедительной. На меня бросали гневные взгляды.
— Да, диверсант! — крикнул я, поворачиваясь к своему недоброжелателю. (Он все-таки завел меня, и я теперь его ненавидел).
Слово «диверсант» я произнес не без гордости — ведь меня готовили для разведки и диверсий в тылу гитлеровцев. Мысль о том, что я совершаю опасную и, возможно, непоправимую ошибку, пришла мне с опозданием на какую-то долю секунды, когда злосчастное слово уже сорвалось с языка.
— Советский.... — торопливо добавил я.
Эта существенная поправка, кажется, не произвела желательного впечатления, лица бойцов становились все более хмурыми, злобными. Для них слово «диверсант» означало только одно — враг. Даже старший лейтенант утратил свою прежнюю невозмутимость и уже не скрывал своего предубеждения ко мне.
— Ты знаешь: не бреши! — убежденно произнес танкист. — Советских диверсантов не бывает. У нас такой гадости не водится.
Точно в душу плюнул. Меня оскорбляли понапрасну, как самого последнего мерзавца. И кто — свои, наши, самые дорогие мне люди. Вот оно — неудачное, не вовремя сказанное слово. Даже дыхание перехватило:
— Ребята, понимаете... Что вы слова испугались! Есть у нас диверсанты, поверьте. Наши подпольщики, партизаны совершают диверсии. Ведь если враг... Мы должны его же оружием... — поспешно и сбивчиво начал объяснять я.
Но чем горячей оправдывался я, тем сумрачней и недоверчивей становились лица бойцов и командира. Неужели придется выкладывать всё?.. Я не имел права это делать. Да и поверят ли они, если я расскажу, что случилось со мной этой ночью? Я уже сам начинал не верить...
— Вася, что он говорит? Он — диверсант? — спросил вдруг богатырь в чалме, выходя вперед и заглядывая и лицо командиру.
Я уже давно заметил странное поведение этого молчаливого бойца — он все время вертел головой, внимательно вглядываясь в лица товарищей, точно стараясь по движению их губ понять, что они говорят. Теперь он смотрел на губы старшего лейтенанта.