Охота на Ведьм
Шрифт:
Филипп поднялся и вышел из моей квартиры, с недавних пор ставшей практически проходным двором. Дверью не хлопнул, но и не попрощался и даже не приказал звонить по любому поводу, как он это делал обычно. Значит, все-таки обиделся.
— Ну и черт с тобой! — выругалась я вслед, как будто он мог меня услышать. Вообще-то, это я имела право на него обижаться, а никак не наоборот.
Дрожащими руками я налила себе еще виски, благо Филипп оставил на моей кухне целую бутылку. Если в моей жизни ничего не изменится, я могу закончить в наркологической клинике, и это не будет самым ужасным концом. Никогда не считала себя глупой или слабой, но сейчас понимала, что именно такой я и являюсь на
Сейчас в полиции считают, что все происходившее в последний месяц – это дело рук Янки. Труп в квартире ее соседей натолкнул их на подобные мысли, и это было своеобразной точкой отсчета. Валеру убили несколько дней назад, тогда Янка еще не пропала. Теперь они не использовали слово «похищена», теперь они говорили «пропала». Чертовы идиоты… Они решили, что раз Янка была здесь, и к Парамоновым заходила каждый день (сведения от соседей), то не увидеть Валеру попросту не могла. К тому же у него на шее нашли ее отпечатки пальцев. И к слову, он был задушен с помощью гарроты, сооруженной из гитарной струны. Янка училась в музыкальной школе, так что граждане из полиции получили своего подозреваемого. Их не волновало, что гитару она даже в руках не держала, и играла на фортепиано. Их не волновало, что отпечаток пальца было очень легко подделать уже после Янкиного похищения.
И да, они вспомнили, как нелестно о моей подруге отзывались остальные. Например, Костик, который ранее лично признался в убийстве мужчины. Как будто некого было больше допросить, кроме как спятившего женоубийцу… Даже Филипп оказался предателем, поведав Карпову о моих отношениях с подругой. Вернее, он рассказал те крупицы, что я имела неосторожность ему выложить: например, о ее привычке читать всю мою почту и отвечать на звонки. И то, что она помнит о каждом, даже самом мелком моменте моей жизни. Они даже допросили Олега, моего бывшего… он услужливо поведал, что я его бросила из-за сумасшедшей подруги. Подумать только, а ведь я никогда не думала, что он ненавидит Янку всерьез и так сильно…
Составив психологический портрет моей подруги, полиция легко привязала остальные два убийства к Янке. Отсутствие долговременных отношений, большая любовь ко мне и стремление разлучить меня с Олегом (это его слова) помогли как нельзя лучше. Да и алиби у нее не было, и она вполне могла провернуть похищения обеих девушек. Ерунду с пытками по прежнему никто не объяснил, но раз Янка чокнутая, то все считали это практически нормой.
Я почти прикончила бутылку виски, когда услышала, что в дверь позвонили. Принимать гостей – это последнее, к чему я в данный момент была готова, так что я сползла на пол, чтобы не свалиться со стула и прижалась спиной к холодной дверце холодильника. В дверь позвонили еще раз. Понятия не имею, сколько прошло времени, но следующее, что я услышала – это возня в коридоре. Потом мне пришлось открыть глаза, потому что некто весьма больно бил меня по щекам и что-то говорил. Вроде бы я слышала свое имя, но это не точно.
— Отвали, — пробормотала я и попыталась отмахнуться.
На минуту мне показалось, что неизвестный моему совету внял, но как выяснилось, я ошиблась: меня подхватили под мышки и грубо поволокли по коридору. Я почувствовала холодное прикосновение ванной, но через секунду этот холод не очень меня беспокоил, потому что на голову полилась ледяная вода. Я взвизгнула и попыталась встать, но крепкая рука схватила меня за шиворот и держала душ прямо над моей головой. Истратив остатки
— Д-д-довольно, — стуча зубами, выдавила я, — Я в-в-в порядке.
— Нахрюкаться от жалости к себе – это довольно далеко от порядка, Ангел, — поделился своими «ценными» мыслями Ковалев, а кому же еще пришло бы в голову устроить мне ледяное купание.
Воду он все-таки выключил и теперь присел рядом со мной, опираясь руками о край бортика. Я попыталась подняться, но потерпела неудачу: хоть разум мой и протрезвел, но тело слушаться отказывалось: то ли от того, что заледенело, то ли ледяной душ помогает только соображать, а не ходить. Для меня это был первый опыт подобного купания, так что сказать ничего определенного я не могла. Ковалев мои попытки, само собой, сразу увидел и усмехнулся:
— Тебе помочь?
— Н-н-ненавижу тебя, — все еще стуча зубами, буркнула я.
Он усмехнулся, судя по всему ни на минуту не поверив (это он зря), вытянул меня из ванной словно репку из известной сказки. Подхватил на руки и понес в мою комнату.
— Ты блин тяжелая!
— Д-д-достаточно было помочь мне не разбить голову о кафель, а не носить на руках по квартире. Инициатива твоя, так что не ной.
Он в который раз усмехнулся (а может, усмешка и вовсе не покидала его физиономии) и весьма неаккуратно бросил меня на кровать, будто я была старым мешком с картошкой.
— Переоденься, пока не заболела, пьянчужка. Я поставлю чайник, — с этими словами он развернулся и вышел, оставив меня в одиночестве.
— Чертов садист!
Подавив желание запустить ему в след тяжеленной хрустальной вазой, что стояла у меня возле кровати, я с трудом поднялась. Достала теплую зимнюю пижаму в клетку: длинные штаны и плотная кофта с длинным рукавом должны бы помочь согреться, потому что холод как будто поселился у меня внутри: руки и ноги не слушались, их жутко щипало и они практически задеревенели. Непослушными пальцами я схватила расческу и провела пару раз по растрепанными мокрым волосам: взглянув в зеркало убедилась, что выглядеть от этого лучше не стала. Красный распухший нос, пятна по всему лицу и красные отекшие глаза выходца из преисподней довершали картину. Отчего у меня такое лицо? Я же вроде не плакала? Или плакала? Черт, я настоящая размазня…
Ковалев с насмешкой наблюдал за тем, как я устраиваюсь за столом. Мне захотелось стереть эту ухмылочку с его самоуверенной физиономии.
— Надеюсь, ты притащился, чтобы сообщить мне хорошие новости?
— Ты становишься такой грубой, когда нервничаешь, да?
— Ты увиливаешь от ответа, когда тебе нечего сообщить, да?
— Интересно, отчего ты нервничаешь? — притворно задумался он, — Оттого, что я видел твои пьяные рыдания в ванной или из-за твоего внешнего вида прямо сейчас?
«Значит, все-таки плакала…».
— И опять ты увиливаешь, — вздохнула я, — Зря я надеялась, что ты сможешь помочь.
— Твои провокации смешны, — фыркнул Ковалев, поставив передо мной кружку с крепким черным чаем. Себе он тоже налил, и между прочим, использовал для этого мою самую любимую посудину. Кроме меня ее имела право трогать только Янка, так что я со злостью взглянула на непрошенного гостя.
— Если они смешны, почему ты избегаешь ответа?
Он уставился на меня и не отводил свои черные глаза некоторое время, как будто раздумывал, что сказать. Если бы его глаза выражали хоть что-нибудь, я бы решила, что Ковалев что-то скрывает и не решается мне рассказать. Потом он наконец-то обрел дар речи: