Охота на Волколака
Шрифт:
Пролог
Мишка Осипов, известный в воровском миру славного города Китежа как Лапоть, пнул носком рваного сапога жирную черную крысу.
А нечего в поздний час дорогу добрым людям перебегать.
Признаться, так себе повод. Добрым, Мишка может и был, однако столь глубоко в душе, что и не разглядеть за хитрыми очами. К тому же, это еще как посмотреть, кто у кого на пути встал.
Крыса взвизгнула, да убежала по своим крысиным делам. А Лапоть остался подпирать кирпичную
Зябко. Метель того и гляди разгуляется.
Спрятаться бы где, переждать. Да только четыре «красненьких» [1] и одна «синенькая», [2] шибко грели Мишкин карман. Мысли заманчивые покоя не давали.
Куда податься честному вору, ныне сменившему стезю рыболова [3] на престижную – голубятника? [4]
В кабак на Стольской, в коем сегодня сам Игла с цыганами песни распевал? Приказать подать графинчик водки, блины с закусками. Угостить лихой люд. Авось заметит Игла, под крыло к себе возьмет. Всяко лучше, чем в ночлежке ютиться. Где либо клопы до смерти закусают, либо, не ровен час, пером в бок…
Али на Балагуниху свернуть? Нет. Там дружки из прошлой жизни, в кою Лапоть больше ни ногой.
Пальцы нащупали теплые бумажки. Сердце радостно помчалось вскачь. Столько рубликов дотоле в глаза не видывал. А нонче все свое.
Решено. На Стольскую, к Игле. Потратится изрядно, да и бог с ним. Глядишь, не убудет.
От Прошкина идти всего ничего. Кругом ни души. Оно и к лучшему. Занесенная снегом улица была узкой, как сточная канава. Фонари не горят. Их меняли, пытались чинить. Но Мишкина братия снова била почем зря. В темноте оно всяко проще чистить чужие карманы.
Откуда ни возьмись, дорогу заступила могучая фигура. Пришлось задрать голову, дабы увидеть, кто такой смелый.
– Гляди, куда прешь, малахольный!
– Лапоть? – голос не людской, а будто звериный.
Сверкнувшие зубы показались Мишке дюже острыми, длинными. Холодок нервный по позвоночнику прошел. Струхнул он не слабо. Сжал шило, что завсегда держал в кармане. Отошел на шаг.
– Ежели и так, тебе какая забота?
Незнакомец сверкнул жуткой улыбкой, более напоминавшей волчий оскал.
– Нашелся.
Тяжелые руки сжали Мишкины плечи. Тишину ночи нарушил глухой хруст.
Вскрикнув от боли, Лапоть сумел вырваться. Побежал, надеясь спрятаться в ближайшей подворотне. Но от судьбы, какой бы ты не был удачливый и верткий, разве ж удерешь?
***
[1] Десятирублевая купюра, прозванная так за красный цвет.
[2] Пятирублевая купюра, прозванная так за синий цвет.
[3] Рыболов – воровавший багаж с конных экипажей.
[4] Голубятник – вор, грабивший квартиры и пролезающий в них через дымоход.
Глава 1, Где искусство требует жертв
– Сонечка, миленькая, только взгляни на это совершенство! – всплеснула руками Инесса Ивановна, остановившись напротив картины, изображающей сидящего на рябине нахохлившегося снегиря.
Десятого за сегодня. Предыдущие девять тоже удостоились звания совершенства и пятиминутки восхищения. Хотя, по моим скромным впечатлениям, ничего-то выдающегося – ну, кроме непропорциональных клювов – в них не было.
– Особенная цветовая гамма, невероятные приемы…
Скукота.
Дернул же черт Глашу взять выходной, а нас с тетушкой, по дороге в новенькую кофейную, где ожидали чашечка утреннего кофе и шоколадный эклер, остановиться перед афишной тумбой с объявлениями?
Инесса Ивановна вдруг оказалась тонким ценителем искусства. В общем, дальше ее было не остановить.
Китежский музей живописи, в котором все выходные проводилась выставка картин деревенских художников-пейзажистов, радовал лишь своими небольшими размерами. В основном это мрачное, не отапливаемое, продуваемое со всех щелей одноэтажное здание, где этим ранним январским утром было не протолкнуться.
Людей – тьма. Мужчины, женщины, даже дети. Что явно указывало на скудность городских развлечений.
Пока тетушка охала и ахала над каждым медведем, елью и куропаткой, я старательно давила зевок и хмурила брови, строя из себя придирчивого критика.
Впрочем, одна картина все же привлекла мое внимание. «Столование купчихи Саблиной». С таким детальным изображением холодца, кулебяки, запеченного поросенка и заливного судака, что я едва слюной не подавилась.
Задержавшись у ней, я не заметила, как Инесса Ивановна умчалась вперед. Опомнилась, лишь услышав за спиной разговор на повышенных тонах, что часто служил предвестником бурной ссоры.
– Где картина, уважаемый? – рявкнул властный женский голос.
– Позвольте, их тут полон зал, – огрызнулся в ответ тонкий, мальчишеский.
– Ах, вы… Обманщик! Злодей! Мошенник! Обещались неизвестное полотно руки самого Василия Андреевича Тропинина выставить. Заради него такой путь проделала. Денег на вход не пожалела. Совести у вас нет!
Признаюсь, я тоже заинтересовалась. Припомнилось, что афиша зазывала взглянуть на неизвестную картину довольно известного даже в двадцать первом веке художника. Место которому в главном музее столицы. А уж никак не в закромах уездного Китежа.
Скандал, между тем, набирал обороты.
– Шли бы вы, госпожа хорошая, подобру. А то ж городового кликну.
– Да я… да вы… да вас!
Обернувшись, я ожидала увидеть почтенную матрону, с повелительным взглядом, необъятными формами, трясущимся вторым подбородком. И несмелого юношу, дающему ей отпор.
Юноша был. Нескладный, долговязый, в черном костюме. Со смешно прыгающими темными кудряшками и завитыми усиками. Румяный до блеска и благоухающий валящим с ног резким запахом одеколона.