Охота на Волколака
Шрифт:
Люди, что стояли рядом, тоже отодвинулись, дав мне больше свободного пространства. Выражения их лиц стали задумчиво-почтительными. Кто-то вызвался гонять особо наглых ротозеев.
Воспользовавшись моментом, я повернулась к распростертому неподалеку телу парнишки, над которым, гулко завывая, кружил его призрак. Мысленно посетовала на отсутствие фонарика или, в крайний случае, масляной лампы. В подвале было темно, хоть глаз выколи. Прижала платок к носу. И склонилась, пытаясь разглядеть лицо покойного.
Да уж, потрепали его не слабо. Рукав шинели оторван.
– Ох и досталось бедняге, – тяжело вздохнул один из мужчин. – Малец совсем. Чутка старше сынки мово.
Вперед выступил едва державшийся на ногах дед, от которого даже на расстоянии несло водкой и квашенной капустой.
– Волколак энто. Вот вам крест! – осенил он себя нетвердой рукой.
– Проспись, малохольный, – махнула на него не молодая, но статная женщина. – Волколаки ему мерещатся.
– Сама погляди, Марфушка. Каку ж силищу иметь надобно, шею этакому жеребцу заломать? Волколак энто. Отец мой еще живой был, сказывал. Много годков минуло, в наши края человек пришлый пожаловал. Одет вроде прилично, да заношенна одежонка до дыр. Напросился к вдове работничком. Служил справно. Да нелюдим был. Жил на сеновале, там и ел. Вдовья дочка замечать стала дивное. Дескать, человек хлеба и каши сторонится. Токмо мясо брал, да молоко пил. А как полная луна на небе взойдет, на окраину и в лес уходит. Возвертался токмо на утро. Задумала девица за ним проследить. Прокралась незаметно. На опушку вышли. Глядит, он портки сымает, кувыркнулся через плечо и обратился в волка. Она в крик. Бросилася наутек, да заплутала в чаще. Не найди ее волк, сгинула б поди. А мож и сгинула? В дом ни она, ни человек не вернулись более. Однако, люди говаривали, опосля, в лесу, видали молодку с младенчиком, а на спине у него волчья шерсть.
– Будет тебе сказки сказывать, дед Митяй, – отмахнулась от старика Марфа. – Токмо детвору пугать…
Они продолжили пререкаться, на потеху толпе, но я уже не следила за разговором. Мое внимание привлек сжатый в кулаке покойного комок. То ли салфетки, то ли бумаги. Пришлось пожертвовать платком. Как оказалось, не зря. Парень-то не бедный. При деньгах. И не малых, судя по цвету купюр.
– Мать честная, Софья свет Алексеевна? Да свидимся ли мы с вами, голубушка моя ненаглядная, при иных обстоятельствах?
Хриплый, с простуженными нотками голос заставил вздрогнуть и задрать голову. Прямо надо мной возвышался пристав. Гордей Назарович Ермаков. В темно-зеленом пальто, с серебряными погонами. Ворот поднят. Сдвинута набок шапка из черной мерлушки, с бляхой в виде орла.
Рука в белой перчатке сжимала рукоять шашки. Устало-насмешливый взгляд, скользнув по моему лицу, вернулся к покойному, став жестко-колючим. Изумрудную зелень глаз затопила холодная чернота.
– Разойтись!
Услышав краткий приказ, все зеваки, казалось, похудели на глазах. И, не споря, отступили на приличное расстояние.
Даже призрак перестал выть. Вылетел из подвала, удивленно захлопал глазами и завис в воздухе.
За две недели, что прошли с нашей последней встречи, где мне было строго-настрого запрещено вмешиваться в расследование господина Овсянникова, Гордей почти не изменился. Если только слегка.
Белки глаз покраснели. Шмыгает носом. Все признаки сильной простуды. Где только подхватить умудрился? И почему вместо того, чтобы лежать дома, попивая разбавленный малиновым вареньем чай, выезжает на дела?
Оценив мощь внушительной фигуры и крепость в плечах, я перевела смущенный взгляд на стоявших за его спиной Поля Маратовича и рыжеволосого помощника – Якова. Приветственно махнула обоим.
– Ваша правда, Гордей Назарович. Обстоятельства наших встреч отличаются удручающим однообразием.
– Я уж задумываюсь, а не приносите ли вы несчастье?
А вот это уже обидно!
– Мне просто… не везет. А вы вместо того, чтобы возводить напраслину, пожелали бы лучше доброго дня.
Видимо, моя шпилька, по поводу чересчур уж фамильярного обращения, достойного, скорее, его сотрудников, а не приличной молодой барышни, попала в цель. Пристав громко чихнул, потупил взгляд, сел рядом на корточки.
– Был бы он еще добрым, – прошептал еле слышно. – Голова, как чугунная.
– Вам бы дома отлежаться.
– Вот еще. Я, Софья Алексеевна, человек служивый – всегда на посту.
Мне хотелось ответить, что ни одна работа не стоит угробленного здоровья, но тут к нам присоединился господин Лавуазье. И осветил масляной лампой черное нутро подвала.
– Софья Алексеевна, исключительно рад встрече, – от судебного медика пахнуло густым французским парфюмом, перебивающим царящий в воздухе отвратительный аромат. – Так-с, что тут у нас…
– Ничего тут не брали? – вопросительно приподнял правую бровь Ермаков.
– Ничего не трогала, ни к чему не прикасалась. Даже старалась лишний раз не дышать, – ответила я с видом невинного младенца. Но зажатый в ладони платок с новенькими купюрами, не остался без его настороженного внимания. – Ах это… Нашла у парня в кулаке. Похоже, здесь случилось не ограбление.
Гордей насупился, а Лавуазье, закрутив кончик уса и поправив пенсне, откинул шинель с груди трупа. Приподнял сорочку.
– С избытком синяков, ссадин. Смею предположить, произошла драка. По всем признакам трупного окоченения мальчишка преставился восемь – девять часов как.
Воспользовавшись светом лампы, я склонилась к лицу покойного.
– Полагаю, причина смерти – свернутая шея.
Поль Маратович проследил за моим взглядом.
– Потребуется полный осмотр тела. Однако, по предварительному заключению… вынужден с вами согласиться.
Гордей, молча слушая наш разговор, поджал губы до тонкой линии. Прошелся рукой по краям шинели, нырнул в карманы, вытащил шило, отложил его. Затем коснулся одного из темных пятен на ткани. Растер пальцы, поднес к носу. Чихнул.