Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
Шрифт:
Это неправда, что путешественниками движет одна только фанатичная страсть к победе, к открытию; за нею часто стоят причины вполне человеческие и понятные. Хочется им и славы, и достатка, и внимания к своей персоне, и доброжелательного участия в своей судьбе власть имущих. Мечтал об этом и Фома Яковлевич, но не столько для личной пользы, сколько для всего человечества, для науки, которой он поклялся служить верно всю свою жизнь.
Часть первая
“Совершенно секретно
Довожу до вашего сведения, что на севере Свердловской области, в Ивдельском районе, вновь стали набирать силу специально распускаемые
Несколько раз бесследно пропадали люди; так, исчез и не был обнаружен бывший осужденный В. Гофман, отбывавший срок в Ивдельском лагере. По непроверенным сведениям, Гофман отправился на поиски Золотой Бабы — идола, изготовленного сотни лет назад шаманами манси из чистого самородкового золота. Гофман пропал около года назад, и до сих пор его тело не обнаружено. Пропадали и жители деревень, которые также не были обнаружены.
Мне стало известно, что группа шаманов манси с целью религиозной практики и устрашения местного населения настаивает на жертвоприношении. Недавно были найдены объеденные дикими животными два трупа, установить личность из-за серьезных повреждений не представляется возможным. У трупов отсутствуют языки и глазные яблоки, что, впрочем, может являться следствием повреждений, нанесенных зверями”.
Генерал раздраженно бросил документ на стол, где уже лежало несколько листков дрянной серой бумаги, мелко исписанной четким разборчивым почерком. Это было уже второе донесение спецагента из северного района Свердловской области. Опять эта галиматья о каких-то огненных шарах и древних шаманских культах, о которых генералу доводилось читать в книжке про Алитета, удостоенной Сталинской премии. То ли все помешались на фантастике, то ли и впрямь активизировались служители культа, борьбу с которыми Генеральный секретарь Хрущев назвал одной из основных задач их ведомства. Одно ясно — необходимо принять меры и доложить о них в Главное управление. Необходимо получить больше информации и своими глазами, так сказать, поглядеть, что же там происходит. Генерал поднял тяжелую телефонную трубку и приказал вызвать к себе майора Николаева.
Над большим промышленным городом занималась заря. Несмотря на ранний час, на улицах было немного людей: большинство горожан работали на заводах, а там первая смена вставала к станкам уже в семь часов утра. Хмурое небо чуть посветлело на востоке, дул сильный пронизывающий ветер, начиналась метель. Молодой человек в модной куртке с меховым воротником и кроличьей шапке-ушанке прыгнул в деревянный дребезжащий трамвай. Ехать предстояло долго: юноша жил на самой окраине, там, где за бараками и желтенькими двухэтажными домиками чернел густой уральский лес. В трамвае были свободные места; молодой человек сел у окна и начал ковырять пальцем корку льда, покрывавшую стекло. На душе у него было тревожно.
Вчера его вызвали в комитет комсомола технического института, где он учился на пятом курсе. Освобожденный секретарь комсомольской организации долго мялся, задавал какие-то странные вопросы и в конце концов мрачно сообщил:
— Поступил звонок из Комитета государственной безопасности. Тебя попросили явиться завтра в девять тридцать в семнадцатый кабинет, к майору Николаеву. Егор, скажи честно, ты что-то натворил?
У Егора мгновенно пересохло во рту. В голове пронеслись звуки джаза, который сопровождал студенческие вечеринки; пара анекдотов про Никиту и кукурузу, которые он слышал от однокурсников. Ничего ужасного он не делал, но чувство страха было очень сильным.
— Я ничего не творил, Сергей Иванович, — стараясь быть спокойным, ответил Егор. — Вы же хорошо меня знаете. Выполняю общественную работу, пишу диссертацию, готовлюсь к государственному экзамену.
— Да знаю, знаю я про диссертацию, — раздраженно нахмурился комсомольский вожак, — все уши уже прожужжали про твою диссертацию. Егор Дятлов — талант, будущий Курчатов… Никто не спорит. Ты вспомни, может, где лишнее сказал, пошутил, не с теми людьми разговаривал. Ты же в секретной лаборатории работаешь, не забывай.
— Я об этом никогда не забываю, — с достоинством ответил Егор.
В голове у него прояснилось: возможно, его вызывают в страшное серое здание именно по поводу работы в физической лаборатории. Там ставились эксперименты с радиоактивными материалами, очень важные и серьезные эксперименты. Егор Дятлов был одаренным студентом; кроме того, его идейное настроение было абсолютно безупречным. Ему и еще двум товарищам партия и правительство доверили исключительно важную работу, он старался всеми силами оправдать оказанное доверие. За работу платили сущие гроши, но Егор работал не ради денег.
Комсомольский вожак еще немного повыспрашивал у Егора про настроения в группе, где юноша был комсоргом, потом немного успокоился и записал на бумажке номер кабинета и фамилию майора. Вручил записку Егору:
— Паспорт не забудь. Тебе оставят пропуск. И смотри, не опаздывай.
Последнее предупреждение было излишним. Интересно было бы посмотреть на отпетого идиота, который легкомысленно опаздывает на допрос в КГБ. Егор попрощался и вышел. На душе скребли кошки, но он убеждал себя не волноваться — скорее всего, его хотят проинструктировать по поводу работы. Город был закрытым, иностранцев сюда не пускали, но вдруг… В фильмах и книгах американские шпионы были пронырливыми и хитрыми; может, кто-то из них миновал кордоны и заграждения, по поддельным документам въехал в город и теперь шныряет где-нибудь в непосредственной близости от лаборатории Уральского научного центра?
Когда за студентом закрылась дверь, комсомольский секретарь тяжело вздохнул и, гремя ключами, принялся отпирать большой железный сейф, стоявший в углу каморки. Он спрятался за открытой дверцей и зашелестел бумагами. Потом раздались звяканье стекла и тихое бульканье. Вожак молодежи был тайным алкоголиком. Он пристрастился к выпивке еще на фронте, когда ходил в атаку и пешим ходом дошел до Берлина, написав свое имя на полуразрушенной стене серого здания. Он пил ежедневно, к вечеру доходя до невменяемого состояния. Пока ему удавалось скрывать свое болезненное пристрастие, но руки по утрам дрожали все сильнее, лицо было пепельно-бледным, а к заветному шкалику приходилось прикладываться все чаще. Он с ужасом думал о том дне, когда его разоблачат, лишат работы, уволят… Чем больше он этого боялся, тем больше пил, чтобы снять состояние мучительной тревоги. Жена у него умерла, детей не было; в пустой комнатушке коммунальной квартиры он пил водку из граненого стакана и вспоминал войну. К мирной жизни он не сумел приспособиться.