Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
Шрифт:
Степан, конечно, шутил: кому нужна группа молодых туристов с их скарбом? В этих лесах можно неделями не встретить ни одного человека. Но почему-то от слов Степана всем стало как-то неуютно и страшновато. Привыкшие к шуму городской суеты, к скоплению людей, к гулу транспорта, студенты внезапно ощутили себя беспомощными и маленькими в этом угрюмом заснеженном краю. Скрип снега под лыжами стал пронзительными и резким; тишина показалась вдруг гнетущей. Ребята незаметно для себя ускорили шаг, стараясь глядеть под ноги.
— Тут иногда сбегают уголовники из лагерей, — припомнил Толик Углов и в страхе заоглядывался, как будто из-за ближайшего сугроба на него готовился прыгнуть страшный урка. — Они-то точно на все способны.
— Ничего, у нас два отличных ружья, три острых топорика, сигнальная ракета, нас восемь здоровых мужиков, а ты, Толик, труса празднуешь! — укоризненно сказал Егор Дятлов, которому слова Толика очень не понравились. — Не смей сеять панику!
— Я никакую панику не сею, а просто рассказываю, — стал оправдываться Толик, но его негромкий голос был почти не слышен в скрипе снега.
Начал подниматься ветер, пока несильный, но очень ощутимый на морозе;
У склона небольшого холма, поросшего елями, остановились на обед. Устали очень сильно, потому что впервые за эту зиму выбрались в поход, а тренировки в лесопарке не шли ни в какое сравнение с той нагрузкой, которую ребята испытали сейчас. Разложили снова еловые ветви, девушки разместились на тюке с палаткой. Развели костер, кашу или суп решили пока не варить, ограничиться бутербродами, а как следует поужинать уже вечером. Идти можно было еще часа два с половиной, вскоре начнет темнеть, надо будет устраиваться на ночлег, решать вопрос со строительством лабаза, еще раз уточнить маршрут… Так что долго не рассиживались; к огорчению Семихатко, наскоро выхлебали по большой кружке чая, съели несколько бутербродов с салом и вновь встали в цепочку, чтобы продолжать поход. Руслан был очень недоволен таким наплевательским отношением к еде, но не мог же он один выступить против всех! Он только раздраженно бурчал на ухо своему дружку Толику, что вот, дескать, какая глупость — в походе тратится так много сил, куча килокалорий сгорает, а им даже подкрепиться как следует не дают. Девки ленивые, не хотят даже похлебку сварить, хотя он, Руслан, прихватил с собою несколько брикетов горохового концентрата, из которого можно сварганить чудесный суп… Толик сочувственно кивал головой, но вслух ничего не говорил, так что Руслан вскоре успокоился и снова зашагал вместе со всеми по снежной равнине. Холм остался позади; на ледяном ветру тихо позванивали странные медные колокольчики, надетые на могучие ветви старой ели.
Прошли еще километров десять. Ребята очень устали и уже не смотрели по сторонам, не шутили и не болтали. Дятлов несколько раз сверялся с картой и компасом; все страстно мечтали о стоянке и отдыхе. Раздавался только скрип наста и пыхтение; даже с горок съезжали молча, без веселого смеха, как в самом начале дня. Мороз усилился, было уже градусов тридцать, воздух казался насквозь промороженным и звенящим, стали чуть-чуть сгущаться первые сумерки. Решили выбрать хорошее место для ночлега, а лабаз построить завтра. Наконец сбросили тяжелую поклажу, с облегчением распрямились, Толик Углов с ужасом прислушался к ноющей боли в спине — неужели он простыл или, хуже того, надсадился и теперь заболеет, не сможет идти дальше? Незаметно для других Толик принялся растирать поясницу, тихонько покряхтывая. Ребята стали собирать хворост, которого, к счастью, оказалось огромное количество на лесной опушке, где они решили разбить свой лагерь. Рая достала котел, в котором следовало варить долгожданный суп, а Руслан Семихатко захлопотал над рюкзаком, доставая брикеты с концентратом. Вскоре заполыхали языки пламени, забулькал в котле растопившийся снег; зазвенели миски и кружки. Вахлаков и Славек разворачивали тюк с палаткой, им помогал Феликс Коротич и Женя Меерзон, от которого, правда, толку было немного — он путался, тянул не за тот край, один раз даже неловко упал, пытаясь разложить толстый брезент. К ребятам подключился умелый Степан Зверев, и палатка через час уже прочно стояла, укрепленная колышками. Она оказалась огромной, словно дом: девчонки постарались на славу, когда истыкали себе все пальцы толстыми сапожными иглами, сшивая две палатки в одну. Зато теперь им будет тепло и уютно всем вместе в этом общем доме, где они будут петь и смеяться, шутить, рассказывать анекдоты, немножко флиртовать…
Ужинать решили на улице, благо, еще не совсем стемнело; а уж потом забраться в палатку, где расстелили спальные мешки, а места для сидения заботливо накрыли еловыми ветвями. Небо над лесом потемнело, потом — посинело, проявились бледные звезды. Рядом с потрескивающим костром, с булькающим аппетитным варевом было исключительно уютно; от огня веяло теплом, так что мальчики даже сняли шапки. Над пламенем поднимался ввысь сноп оранжевых искр, которые гасли и таяли в морозном воздухе. Ребята окружили костер и жадно чавкали, скребя ложками по дну алюминиевых мисок, наполненных горячим гороховым супом. Усталость стремительно исчезала, с каждым глотком новые силы вливались в крепкие молодые тела. Рая и Люба только успевали накладывать всем добавку; особенно усердствовали в поглощении супа с хлебом Вахлаков и Семихатко, которые так наелись, что не могли ходить. А следовало еще решить вопрос с дежурством; полагалось оставлять дозорного у костра, чтобы охранять лагерь и поддерживать огонь.
— Ой, товарищи, я не могу… У меня сейчас живот лопнет! — простонал Руслан и на четвереньках пополз в палатку.
Все захохотали, никто не рассердился на хитрую выходку Семихатко; изобразив полную беспомощность и страдания обжоры, он как бы снял с себя ответственность за дежурство. В палатке Семихатко плюхнулся на спальный мешок прямо в одежде и с удовольствием прислушался к ощущению блаженной сытости, растекавшейся по телу.
А ребята стали распределять часы дежурства: решено было дежурить по два часа, всем по очереди. Начать смену выпало Толику Углову; за ним шла очередь Вахлакова, потом — Коротича. Самые трудные предутренние часы поделили между собой Егор Дятлов и Степан Зверев. А ранним утром раньше всех встать нужно было Юре Славеку и Жене Меерзону, чтобы набрать хвороста, развести огонь посильнее, вскипятить побольше воды для умывания и чая. Девушек решили от дежурства на эту ночь освободить; им предстояло готовить завтрак на всю команду. А в помощь девушкам пусть идет обжора Семихатко; который уже уснул и оглашает внутренность палатки заливистым храпом. С таким решением были согласны все участники похода; вначале, правда, Женя предложил дежурить по двое, но всем хотелось побольше поспать, отдохнуть, так что согласились караулить лагерь по одному. Зато Степан разрешил дежурному взять ружье, что вызвало в юношах особенное воодушевление и восторг.
Все набились в палатку, предварительно вытерев миски снегом. В костер подбросили побольше хвороста, так что пламя весело пылало в темноте. Ребята занавесили часть помещения одеялами и устроили там место для переодевания, чтобы сменить промокшую одежду. Сняли ботинки и валенки, в толстых шерстяных носках ноги не мерзли. Девушкам приготовили два места в спальниках в самом теплом углу; мужчины должны были лечь все вместе, рядом, для тепла. От разгоряченных молодых тел, от теплого дыхания температура в палатке моментально повысилась, всех разморило после сытной еды. Толику Углову не слишком-то хотелось сидеть одному в ночи перед палаткой со спящими товарищами, лучше было бы пошутить, посмеяться вместе со всеми, попеть песни, но Степан Зверев сказал, что всем пора спать, и ребята безропотно повалились на свои места. Толик вздохнул и вышел из уютной палатки, откинув полог, сделанный из двух толстых байковых одеял.
На улице было очень холодно и темно, только возле костра мерцал круг света и тепла. Толик постарался как можно ближе подвинуться к горячему пламени и крепче прижал к себе ружье, из которого стрелять не умел, но признаться в этом ребятам, а особенно — Степану, не решился. Вокруг стеной стояли деревья, в темноте казавшиеся особенно большими и угрожающими; в прояснившемся небе мерцали миллионы мелких звезд, бледным светом изливался лунный диск. Толик показался себе маленьким и беззащитным; он очень пожалел, что не настоял на дежурстве по двое, не поддержал рассудительного Женю Меерзона, но делать было нечего. Толик посмотрел на часы: половина одиннадцатого. Обычно в это время ребята еще не спали, пели, веселились, проводили самые лучшие часы похода все вместе в палатке, но сегодня — первый день, отряд сморила усталость, никому неохота веселиться. Назавтра все будет иначе — утешил себя Углов и поудобнее расселся на куче елового лапника. Он смотрел на костер, размышляя об успехах науки и техники, о космических полетах: вот они, эти загадочные звезды, до них рукой подать, а на самом деле лететь надо много-много световых лет… Толику ужасно нравились повести и рассказы об освоении космических пространств, о парсеках, туманностях и командирах экипажей с гордыми фамилиями типа “Седов” или “Громов”. Фамилия и у самого Толика была подходящая: короткая, звучная. Можно себе представить, как по радио передают сообщение об освоении Марса экипажем командира Углова! На земле, к сожалению, совсем не осталось неизведанных уголков природы, разве что где-нибудь в Арктике или Антарктике… Впрочем, в этом глухом и угрюмом ночном лесу тоже возникает иллюзия оторванности от цивилизации, от всего остального мира; можно воображать, что он — одинокий полярный исследователь на заброшенной станции на полюсе; вокруг на сотни километров нет ни одной живой души, только он, одинокий смелый ученый Анатолий Углов. От мыслей об одиночестве Толику стало страшно; он поежился и стал внимательно вглядываться в ночную тьму, которая показалась ему особенно зловещей.
В палатке все улеглись, но не все уснули. Юра Славек думал о Любе Дубининой: вот она лежит в каких-нибудь полутора метрах от него; ему кажется, что он чувствует ее горячее дыхание. Хорошо бы темной ночью, в непроницаемом мраке палатки, подползти к ней, забраться в нагретое нутро спальника, прижаться к упругому телу… У Юры перехватывало дыхание, сердце стучало, словно молот. А рядом с ним не спал в волнении Егор Дятлов, все прикидывая и представляя себе, как следует построить разговор со Степаном, который уже внаглую руководил походом. И ребята хороши! Как легко они стали повиноваться новоявленному командиру, даже не попытались поставить на место зарвавшегося старика. В пылу гнева Егор стал называть Степана стариком, хотя отлично понимал, что Зверев — мужчина во цвете лет. От злости и бессилия Егор никак не мог уснуть, хотя страшно устал: ноги гудели, по телу разливалась истома. Он позабыл даже о своих планах относительно Любы. Выбросил из головы разочарование и обиду, которые испытал, когда девушка нежно шептала что-то на ухо противному красавчику стиляге. Задето было честолюбие Егора, поэтому он не мог больше ни о чем думать. Неподалеку тихонько лежал грузный Вахлаков, решивший, что спать он пока не будет. Что за бессмыслица — засыпать на каких-то два часа, чтобы потом, дрожа от озноба, продирать глаза и идти дежурить! Идиоты, не могли придумать ничего поумнее, чем это двухчасовое дежурство! Но Вахлаков спорить не стал — зачем привлекать к себе лишнее внимание. Вот он сейчас полежит, отдохнет, потом сменит Углова у костра. Все крепко уснут, и, возможно, Олегу удастся всласть пошариться в вещах ребят. Да и просто сидеть с ружьем, с настоящим заряженным ружьем, возле палатки, в которой без задних ног дрыхнут туристы — это тоже заманчиво. Это дает ощущение власти. Вот, к примеру, он может взять и перестрелять всех к чертовой матери. Сколько там в ружье патронов? Даже двух выстрелов в упор хватит, чтобы удовлетворить сосущее странное чувство, которое все чаще стало появляться в душе Вахлакова… Нет, конечно, он ничего такого не сделает, но просто воображать себе подобную перспективу — уже приятно и томительно. Лес, вопреки ожиданиям, не успокоил Вахлакова, а наоборот, словно влил в его сознание еще больше яда и злобы, оживил все плохие тайные мысли. В тишине, во мраке, отделенный от морозной звездной ночи только брезентовым пологом, студент ощущал прилив сил и непонятной злобы, направленной против всех. Он лежал в своем спальнике, как гигантская куколка, из которой вот-вот вылупится чудовищная бабочка; лежал и улыбался своим потаенным мыслям.