Охота Сорни-Най [журнальный вариант]
Шрифт:
— Охотитесь, бабушка? — поинтересовался Степан, с уважением поглядывая на старуху, которая с наслаждением закуривала. Бабка выпустила облачко дыма и заулыбалась, сдвинув платок с лица. Стало вдруг понятно, что старухе не так уж много лет; может быть, сорок, а может, и того меньше, просто от грязной и уродливой одежды, в бесформенном тулупе, в нелепом платке она казалась древней, как сама покосившаяся изба. Охотница жадно курила, улыбаясь, а ее плоское вогульское лицо расплывалось от удовольствия.
— Охочусь маленько, — сообщила она Степану. — Если водка есть, могу дать шкурки, много дам. До магазина далеко ходить, целый день, давно водку не пила, а без водки что за жизнь? Скучно без водки, душа болит, сердце прыгает от страха, сон не берет.
— А кого вы боитесь? — заинтересовался Феликс, присев отдохнуть
— Кого все боятся, того и я боюсь, — кратко ответила охотница. — Если водки нету, давайте чай, тоже хорошо. Я люблю чай, давно не пила!
— Давайте, мы у вас остановимся и пообедаем, — предложил Степан. — И вы вместе с нами; и чаю попьем вдоволь, я и сам от чаю не отказался бы. Мы бы у вас разместились, согрелись бы потихоньку, отдохнули и дальше пошли. А вам за гостеприимство мы подарим и чаю, и папирос, и сахару дадим, хорошо?
— Хорошо, хорошо! — довольно закивала хозяйка и спешно поставила на печку большой закопченный чугунок и помятый чайник.
Подбросила в топку несколько полешек, пошуровала кочергой, чтобы разгорелись уголья. А Степан вышел из дому и, обогнув его, позвал ребят, которые уже замерзли и немного испугались. Перспектива пообедать и отдохнуть в тепле очень понравилась туристам, особенно были рады девушки, основательно продрогшие на нешуточном морозе. Веселой гурьбой ребята ввалились в узкое пространство избы и чуть не задохнулись от стоявшей там вони. Однако воспитанные студенты постарались скрыть свое отвращение, только Рая сморщилась и скривила гримасу, но Люба толкнула ее локтем и укоризненно посмотрела. Пришлось Райке смолчать и полезть в рюкзак за продуктами, которые девушки принялись готовить. Хозяйка-вогулка с удовольствием помогала девчонкам, не помыв, впрочем, рук, на которых засохла корка застарелой грязи, так что Рая старалась убрать подальше от вогулки хлеб и колбасу. Решили сварить суп из горохового концентрата, добавив в него побольше шпига, накрошить туда же колбасы, заварить чаю, нарезать бутербродов и как следует покушать, вознаградив себя за предыдущие лишения. Достали миски, ложки, болтая и смеясь; вспороли несколько банок кильки в томате, деликатеса, при виде которого у хозяйки буквально потекли слюнки. Суп сварился за считанные минуты, но студенты еле-еле дождались его, а Руслан столько раз пробовал суп большой ложкой, что почти наелся. Вогулка давно не ела как следует; последние недели она питалась зайчатиной и замешанными на воде пресными лепешками, так что сейчас женщина с огромным аппетитом принялась хлебать отличный густой гороховый навар. Сначала ели молча, слышно было только, как ложки скребут по донышкам мисок, да громкое чавканье хозяйки, однако на неприятный аккомпанемент никто не обращал особого внимания. Труднее было привыкнуть к тяжелому кислому запаху плохо выделанных шкур, но аромат еды вытеснил из сознания вонь вогульского жилища. Утолив первый аппетит, туристы снова принялись болтать, перебивая друг друга, а вогулка благодушно хлебала чай из громадной кружки, кусая сахар отличными крепкими зубами. Степан решил завести разговор на интересующую его тему:
— Не страшно вам тут одной жить?
— Страшно, как не страшно! — ответила охотница. — Людишки все передохли, пропали, одна я осталась. Две зимы назад все подохли.
— А что произошло? — включился в беседу Егор Дятлов, забыв про остывающую добавку, заботливо положенную ему Раей.
— Подохли, да и все тут, — мрачно ответила женщина, выливая в глотку остатки чая. — Еще чаю возьму, хорошо?
— На здоровье! — ответила Люба и принялась наливать новую порцию крепкого напитка в бездонную емкость.
Вогулка стеснительно потянулась за сахаром, который ей предупредительно подвинула Рая, стараясь, чтобы Егор заметил ее щедрость и вежливость. Степан так и впился глазами в плоское, казавшееся равнодушным, лицо охотницы, отметив, что в глубине ее глаз мелькнул страх; мелькнул и тут же пропал.
— Заболели, что ли, они? — предположил Женя Меерзон, а Толик Углов моментально похолодел от ужаса: вдруг тут прошла страшная зараза, неизлечимая инфекция, которая сейчас погружается все глубже в организм Толика, приговаривая его к неизбежной гибели в этом угрюмом северном краю.
— Не заболели, а передохли, — сухо сказала вогулка. — Прогневали батюшку-медведя, вот и померли. В один день все и передохли, и молодые, и старые. Ходили куда не надо, делали что не надо, говорили что не надо. Ходили за перевал, с каторжанином, бабу искать.
— Какую бабу? — так и впился в вогулку Егор Дятлов, несмотря не предостерегающие взгляды Степана. — Золотую Бабу, про которую легенды тут ходят, сказки всякие?
Хозяйка решительно отодвинула кружку и встала, отошла к печке, отвернулась от гостей. Всем своим видом она показывала, что не желает поддерживать разговор на неприятную и опасную тему. Степан решил пока обождать и не тревожить и без того напряженную женщину. Но Егор с упорством молодого бульдога привязался к охотнице:
— Значит, эта Золотая Баба на самом деле существует? А какой это каторжанин? Беглый преступник, что ли, из лагерей?
— Из лагерей… — эхом отозвалась вогулка, стуча чугунком, тыча кочергой в топку печи. — Всех сманил, увел, водки принес много-много, а потом все и подохли. Никого не осталось. Здесь в каждой избе семья жила, всех не стало. И мой хозяин с ними ушел. Его-то я потом в тайге закопала, чтобы звери не съели, а других… пусть себе лежат.
Ребята пораженно молчали, слушая страшные речи вогулки. Ничего себе — она сама похоронила мужа, а другие трупы так и остались лежать в лесу. Никакой тебе милиции, следствия, никто никого не ищет…
— А каторжанин-то вовсе сгинул, — удовлетворенно продолжала хозяйка, подкидывая дрова в печь. — Съела его Баба, вот что. Шаманы говорили — нельзя ходить на перевал, только они могут туда ходить, на Сяхат-Хатыл, носить жертву. За водку соседи сгибли, а каторжанин — золотишка хотел.
— Ужас какой, — пробормотал Женя Меерзон, поправляя очки.
Он побледнел и вздрогнул и тут же тайком оглядел товарищей — не заметили ли они его испуга? Но все были встревожены, и каждый чувствовал почти то же самое, что и Женя. Приятное расслабление от тепла, еды и отдыха исчезло, сменившись тревожной напряженностью и страхом. Только Егор Дятлов чувствовал азарт исследователя новых земель да Степан Зверев профессионально анализировал полученную информацию. Степан попытался снова вывести вогулку на разговор о происшедшем несчастье, но она упорно отмалчивалась, отворачивая плоское темное лицо. Она молча жевала кусок хлеба, глядя куда-то в угол, заросший мхом и паутиной с незапамятных времен, сама казалась древним изваянием, каким-то тмутараканским идолом, грубо вырезанным из дерева. Было ясно, что больше она не скажет ни слова по поводу случившейся трагедии. Степан решил прекратить ставший бессмысленным допрос, свернул цигарку и вышел из избы покурить и обдумать услышанное. Девушки мыли посуду, нагрев в чугунке воды, парни выходили покурить на мороз, а заодно — справить кое-какие дела перед новым переходом. Когда с посудой было покончено, Люба подсела к хозяйке, держа в руке небольшой блокнот:
— Вы так хорошо по-русски говорите… Скажите мне несколько слов по-вогульски, я запишу. Мы потом местный фольклор отдаем в университет, филологам. Да и мне интересно. Вот как по-вашему будет…
Хозяйка охотно стала говорить странные короткие слова и тут же переводить их на русский язык, явно обрадовавшись перемене темы. Люба старательно записывала, выводя аккуратные круглые буквы совсем еще детским почерком. Вогулка тыкала пальцем в куски серого хлеба на столе — “нянь”, хлеб. Рая в душе корила Любу-выскочку за новую попытку привлечь внимание к своему уму и серьезности — эх, сама она не догадалась вот так чинно сесть на лавку, строго поглядывая на всех, записывать очиненным химическим карандашом слова древнего языка. Егор обязательно посмотрел бы на нее с уважением, как смотрит сейчас на белокурую красавицу Любку с ее выпендрежным блокнотиком! Пока ребята собирались, переобувались, поправляли одежду, Люба успела записать немало слов. А напоследок вогулка сказала:
— Еще запиши “я”. Значит — ручей. И лучше к ручью не ходи, там земля мертвецов, живым там делать нечего, поняла? Я — ручей, а где ручей, там и смерть ходит.
Девушка послушно записала слово и перевод, а потом захлопнула книжечку, в которой были собраны глупые и смешные студенческие походные песни, отрывки лирических стихов и мудрые афоризмы, прочитанные в различных книгах. На душе у нее стало вдруг тяжело и темно; она встала и тоже торопливо собралась, поблагодарив гостеприимную хозяйку.