Охота за атомной бомбой: Досье КГБ №13 676

Чиков Владимир

И в новой квартире Гарри Хаутона на Веймут-Бэй были найдены компрометирующие материалы: отчеты о проведенных испытаниях новых вооружений для подводных лодок, навигационные журналы Портленда, спичечный коробок с двойным дном, где лежала инструкция о правилах агентурных встреч, 500 фунтов стерлингов в ценных бумагах и 650 фунтов стерлингов наличными. Деньги лежали в шкатулке. Этель Джи была более осторожна. У нее нашли только список фамилий двенадцати сотрудников секретной лаборатории. Она располагала 4747 фунтами стерлингов в ценных бумагах, что представляло собой весьма значительную сумму, если учесть, что Этель получала всего 10 фунтов в неделю.

Как и следовало ожидать, во время судебного процесса неизбежно встал вопрос: а была ли в действиях обвиняемых угроза безопасности Великобритании?

Отмечалось, что документы, которые передал Хаутон Лонсдейлу во время последней встречи, не могли нанести большого вреда, а фотографии «Дредноута» были столь несовершенными, что на них отсутствовало изображение атомного реактора. Хаутон использовал этот аргумент в свою пользу. Он утверждал, что намеренно выбирал ничего не значащие документы, нарочно делал плохие фотографии, чтобы защитить интересы Великобритании. Что проданные им документы казались важными лишь с виду. Однако суд не принял во внимание утверждения Гарри, что он якобы одурачивал Центр на протяжении многих лет, продавая Лонсдейлу негодный товар. Из всех сделанных выводов самым существенным нам кажется следующий: «Англичане никогда бы не узнали о реальном масштабе советской шпионской сети, если бы британские секретные службы случайно не напали бы на ее след. Она безотказно функционировала на протяжении многих лет, а Крогеры были главным ее звеном».

Теперь, когда Крогерам предстояло предстать перед судом, а затем отправиться в тюрьму, они должны были непременно приуменьшать реальное значение своей деятельности.

6. У себя дома… В Москве

Суд

Портлендское дело не принесло лавров ни Скотленд-Ярду, ни МИ-5, ни Центральному уголовному суду. Три почтенных учреждения имели все основания для недовольства. Во-первых, им не удалось добиться от Гордона Лонсдейла и от Крогеров полного признания в том, что они занимались шпионской деятельностью. И Лонсдейл, и Крогеры просто назвали свои подлинные имена, национальность и своих работодателей. Во-вторых, так и не была установлена степень ущерба, нанесенного безопасности Великобритании. В-третьих, никто не мог точно сказать, какие именно секреты были украдены. Одним словом, тот факт, каким образом Крогеры, известные ЦРУ как Коэны, исчезли в 1950 году из Нью-Йорка и появились через пять лет в Лондоне в качестве книготорговцев, так и остался необъясненным. А ведь Крогеры жили напротив здания суда — надо было только улицу перейти — и к тому же в течение шести лет занимались разведывательной деятельностью прямо под носом у Скотленд-Ярда. Британским властям действительно нечем было гордиться.

При расследовании этого дела выяснилось, что в Великобритании осуществлялась на высоком профессиональном уровне хорошо замаскированная разведывательная операция. Однако существенных доказательств преступления, за исключением хозяйственной сумки, конфискованной на Ватерлоо-роуд, не существовало. То, что Крогеры хранили у себя радиопередатчик, пусть даже изготовленный из деталей неустановленного происхождения, не было само по себе нарушением закона. К тому же передатчик не мог вывести на след уже отправленных сообщений. Микроточки, обнаруженные в сумочке Хелен, содержали письма, написанные женой Лонсдейла. Переведенные на английский язык и зачитанные в суде, они характеризовали Лонсдейла как примерного семьянина и уж никак не обличали его в совершении ужасных преступлений. Деньги, найденные у всех пятерых, безусловно, служили доказательством характера их занятий, но только для обывателей, не для суда.

Негативы, извлеченные из зажигалки, изъятой при обыске, помогли МИ-5 установить время, когда Хелен посылала сообщения в Москву. Речь шла о периоде с 14 апреля 1960-го по 26 января 1961 года. Наблюдение было прекращено в день ареста, то есть 7 января. Таким образом, период преступной деятельности обвиняемых был определен с 14 апреля 1960-го по 7 января 1961 года. Короче говоря, на процессе по делу «Портлендской пятерки» рассматривались только восемь последних месяцев ее деятельности, хотя Хаутон и Джи занимались шпионажем на протяжении четырех лет, а Лонсдейл и Крогеры — шести.

Выписанные

на различные имена паспорта, обнаруженные у Лонсдейла и Крогеров, подтверждали, что они жили под псевдонимами. Но кем они были в действительности? На предварительном слушании Лонсдейл и Крогеры отказались назвать свои подлинные имена и сотрудничать со следственными органами. Таким образом, в руках Скотленд-Ярда оказались три неопознанных нелегала.

Письма русской жены Лонсдейла наводили на мысль, что он был родом из Москвы. Но она никогда не называла его по имени, всегда обращаясь к нему со словами «мой дорогой». А под письмом Лонсдейла к жене вместо подписи стоял инициал «К» (Конон). Следователям Лонсдейл заявил, что не будет отвечать на их вопросы и что будет лучше, если они оставят его в покое в Брикстонской тюрьме до начала судебного процесса. ФБР смогло установить его личность лишь к концу года, когда он уже отбывал наказание.

В течение двух дней Крогеры упорно отказывались дать отпечатки пальцев. «Почему мы должны соглашаться? — возмущалась Хелен. — Ведь мы не преступники». Когда наконец они подчинились, то выяснилось, что их отпечатки полностью идентичны отпечаткам Леонтины и Морриса Коэн, снимки которых ФБР передало Скотленд-Ярду в 1957 году. Хотя в Соединенных Штатах они ни в чем не обвинялись, было очевидно, что Крогеры (Коэны) были советскими агентами, профессионально занимавшимися шпионажем. Проставленные на их липовых паспортах визы свидетельствовали о многочисленных поездках Крогеров в Европу и подтверждали общий вывод.

Подсудимые обвинялись не в нарушении Закона о государственных секретах, а в том, что они «совместно замышляли заговор и вовлекали в него других неустановленных лиц» с целью его нарушить. Подобная формулировка была выгодна суду, поскольку она требовала представить лишь косвенные доказательства, соответствовавшие результатам добытых показаний. Это означало, что если обвиняемые будут признаны виновными, то они получат примерно 14 лет — максимальное наказание за нарушение Закона о государственных секретах.

Судебный процесс открылся 13 марта 1961 года в Первой палате Олд-Бейли — Центрального уголовного суда. Председательствовал на процессе лорд Паркер, первый председатель апелляционного суда Великобритании. В те времена судебные процессы не транслировались по телевидению, поэтому слушания представляли собой увлекательный спектакль только для счастливых обладателей входных билетов и для многочисленных представителей прессы. Королевский прокурор сэр Реджинальд Мэннингхейм Батлер выразительно зачитал текст обвинения. Он представил суду фотографии коттеджа Крогеров и огласил письма любящей супруги Лонсдейла из России. Вызванные в суд эксперты дали разъяснения по поводу коротковолновых передач, техники микроточек, фотографий и шифров. Офицеры полиции, в том числе грозный суперинтендант Смит и таинственная «мисс К.», следившая за Крогерами с чердака дома Сёч (их соседей напротив), рассказали, что во время наблюдения они видели, как призрачные силуэты при встрече обменивались пакетами. На слушаниях обвиняемые сидели на скамье подсудимых лицом к судье: Лонсдейл делал вид, что все происходящее его не касается, Крогеры сохраняли невозмутимое спокойствие, а Гарри и Этель явно нервничали.

Прокуратура сделала следующий вывод: «портлендская пятерка» занималась шпионажем с целью выкрасть секретные документы ведомства, разрабатывавшего вооружения для подводных лодок, чтобы затем передать их России. Хаутон и Джи совершили, безусловно, преступление, но его последствия можно было якобы локализовать.

Все адвокаты заявляли, естественно, о невиновности своих подзащитных. Первой была вызвана мисс Джи. Заняв место свидетеля, она простодушно заявила суду, что приносила отчеты об испытаниях и другие документы из бронированной комнаты Хаутону. Он просматривал их, а затем фотографировал. Однако она не видела в этом ничего плохого. На перекрестном допросе она признала, что Хаутон передавал документы Лонсдейлу и что только теперь она поняла, какую «ужасную ошибку» совершила. Тем не менее она продолжала настаивать, что «тогда не осознавала, что совершает преступление». Журналисты не переставали задавать себе один и тот же вопрос: действительно ли Этель Джи была до такой степени простодушной?