Охота за атомной бомбой
Шрифт:
Павел Фитин, возглавлявший внешнюю разведку, хорошо понимал, что случилось непредвиденное, и догадывался, что это было связано с атомной проблемой. На всякий случай, уходя из кабинета, он захватил с собой дело, где хранились оценки Курчатова научных материалов, полученных из Соединенных Штатов.
Фитин вошел, встал по стойке "смирно" и стал ждать.
– Сядь, не торчи как столб.
Фитин послушно сел.
– Имей в виду, - сказал Берия резко, - твой Квасников теперь не увильнет от подвалов.
Хотя на Лубянке и не было подвалов с камерами для смертников
– Ты отозвал Квасникова из Нью-Йорка?
– продолжал Берия.
– Нет.
– Почему?
– Не было причины.
– Что значит "не было причины"? Да он у тебя занимается махинациями. Товарищ Сталин только что звонил мне из Берлина. Он сказал, что американцы провели испытание атомной бомбы не десятого июля, как уверял нас Квасников, а неделей позже. Как ты это объяснишь?
– Я могу вас заверить, Лаврентий Павлович, что товарищ Квасников никогда не станет ловчить. Я работал с ним многие годы, и в течение всего этого времени он был искренне предан Родине. Именно благодаря ему у нас есть специальный отдел научно-технической разведки. Леонид Романович стал резидентом по НТР в начале сорок третьего года, и с тех пор мы располагаем весьма надежными источниками сведений по атомной проблеме.
Берия скептически усмехнулся. Этим он дал понять, что ему требовались доказательства. Фитин раскрыл дело, которое принес с собой, и протянул его наркому:
– Разрешите мне показать вам отзывы Лаборатории номер два о последних материалах, поступивших из Нью-Йорка.
Берия выхватил дело из рук Фитина. Докладная записка на трех страницах, написанная рукой Курчатова и датированная 16 марта текущего года, заинтересовала его:
"Материал представляет большой интерес: в нем наряду с разрабатываемыми нами методами и схемами указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались. К ним относится:
1) применение уран-гидрида-235 вместо металлического урана-235 в качестве взрывчатого вещества в атомной бомбе;
2) применение "взрыва вовнутрь" для приведения бомбы в действие... (см. Приложение № 2)".
Ученые-физики, не знакомые с происхождением поступавшего к ним от Курчатова готового исследовательского материала, были твердо убеждены, что такая ценная информация шла к ним из других параллельных научных центров; они предполагали, что опыты, требовавшие уникального и дорогостоящего оборудования, ставились где-то на Урале или в Сибири запасной "командой" ученых. Что эта "команда", подобранная Берия, может в любой момент заменить их, если только произойдет какой-нибудь непредвиденный сбой при предварительном испытании отдельных узлов и компонентов бомбы. А если она вообще не взорвется, то в ход, считали они, может вступить двойная бухгалтерия Берия. Под этим подразумевалось: в случае неудачи одним грозит расстрел, другим - длительное тюремное заключение; в случае удачи - одним звание Героя Социалистического Труда, другим - ордена и медали.
Действительно
Отдавая дань высокой секретности агентурных материалов НКГБ, Курчатов около двух лет не решался показать их непосредственным исполнителям, и лишь 7 апреля 1945 года впервые поставил вопрос об этом в своем шестистраничном заключении к препроводительной № 1/3/6134:
"Сов. секретно.
Материал большой ценности. Он содержит данные: 1) по атомным характеристикам ядерного взрывчатого вещества; 2) по деталям взрывного метода приведения атомной бомбы в действие; 3) по электромагнитному методу разделения изотопов урана".
Затем следовала длинная записка Курчатова, написанная четыре дня спустя. В ней давалась оценка материалам, поступившим три месяца назад, 25 декабря предыдущего года. (У нас сложилось впечатление, что уставший ученый не успевал осмысливать материалы, поступавшие к нему из разведки непрерывным потоком.) Записка начиналась словами: "Материал очень богатый и во многих отношениях поучительный. Он дает ценные в теоретическом отношении ориентиры, содержит описание технических процессов и методов анализа..." На девяти следующих страницах Курчатов подробно рассуждает об ураново-графитовых реакторах и реакторах, работающих на уране и тяжелой воде.
Даже беглое ознакомление с этими оценками выявляло тесную связь между Лабораторией № 2 и Лос-Аламосом. Именно это обстоятельство и убедило Берия в ценности Квасникова. Однако следующая страница дела вновь напомнила о неприятном недоразумении, случившемся с резидентом. Это была короткая записка, написанная на основе сообщения Квасникова из Нью-Йорка, где утверждалось, что плутониевая бомба пройдет испытание 10 июля. Отпечатанная на машинке, по-видимому, начальником отдела Львом Василевским, она была устно доложена Курчатову1.
Следующая страница также вызвала у Берия удивление. Речь шла об оценке, подготовленной на этот раз не Курчатовым, а физиком-экспериментатором Исааком Кикоиным. Берия оцепенел. Что же это такое? Выходит, Курчатов был не единственным физиком, допущенным к ознакомлению с научными материалами, полученными из Америки? Прежде чем Фитин смог вставить слово, народный комиссар обвинил его в неподчинении приказу, в отсутствии большевистской бдительности и в злоупотреблении полномочиями. Когда наконец Фитину было дозволено ответить, он, оскорбленный, счел своим долгом объяснить, что Курчатову пришлось уехать за Урал, чтобы проконтролировать строительство заводов по обогащению урана, и он, Фитин, попросил Гайка Овакимяна разрешить академикам Кикоину, Харитону и Алиханову ознакомиться с данными разведки, поступающими из-за рубежа.