Охота за слоновой костью (В джунглях черной Африки) (Другой перевод)
Шрифт:
Потом он увидел и другое движение. Лес оживал.
Тысячи странных существ, многочисленных, как насекомые, похожих на колонну муравьев в походе. Они красные, эти мириады, и их жалобный крик становится все громче и отчаяннее, по мере того как они выходят из леса на открытое место.
Дэниэл вдруг понял, что видит. Ворота лагерей открылись. Охранников смяли, и рабы-ухали поднялись из грязи. Они красные, потому что покрыты грязью, нагие, как трупы, выкопанные из могил, худые от голода, как скелеты.
Тысячные полчища устремились вперед — мужчины,
— Омеру! — кричали они, и этот крик был похож на гром прибоя в бурю у скалистого берега.
Огонь десантников-хита не был слышен за их криком. Пули из «АК-47» не производили никакого впечатления на тесные ряды; где падал один, на его место становились десять. В крепости МоМУ у солдат заканчивались боеприпасы. Даже издалека Дэниэл чувствовал их панику. Десантники бросали пустые автоматы с раскаленными, как из печи, стволами.
Безоружные, они карабкались на самую высокую платформу громоздкого желтого комплекса. Беспомощно стояли у поручней и смотрели, как голая красная орда подступает к машине и начинает подниматься к ним.
Среди хита на верхней палубе Дэниэл узнал Ифрима Таффари. Тот пытался заговорить с рабами, ораторским жестом простирал руки, желая уговорить их. В конце концов, когда первый раб добрался до него, Таффари выхватил пистолет и стал стрелять по людям. И продолжал стрелять, когда людская масса поглотила его.
На какое-то время Дэниэл потерял его в человеческом море, словно муху, проглоченную гигантской медузой. Потом Дэниэл снова его увидел: Таффари плыл над толпой, поднятый сотнями рук. Его передавали из рук в руки, а он отчаянно сопротивлялся.
Потом его сбросили с вершины МоМУ.
Ифрим Таффари переворачивался в воздухе — неуклюже, как пытающаяся лететь птица со сломанными крыльями. С высоты в семьдесят футов он упал на серебристые вращающиеся ножи экскаватора. Лезвия мгновенно превратили его в пасту, такую жидкую, что кровь его показалась только влажным пятном на земле.
Дэниэл молча встал.
На МоМУ убивали десантников-хита, голыми руками разрывали их на куски, набрасывались на них с возбужденными криками.
Дэниэл отвернулся. И пошел обратно — туда, где оставил Келли. Шел он медленно. Люди из его отряда толпились вокруг, пожимали ему руки, хлопали по спине, смеялись, кричали и пели.
В лесу еще слышались редкие выстрелы.
Административное здание горело. Пламя высоко поднялось, выбрасывая черный дым. Рухнула крыша.
Люди, застрявшие в здании, сгорали заживо. Повсюду буйствовала толпа, шла погоня за охранниками, чиновниками и инженерами компании, чернокожими и китайцами — за всеми, кто был связан с ненавистной компанией. Их хватали и убивали, забивали насмерть, когда они корчились на земле, рубили лопатами и мачете, бросали обезображенные тела в огонь. Это было варварство. Это была Африка.
Дэниэл отвернулся от этого ужаса. Один человек не в состоянии был прекратить эту оргию.
Они слишком долго страдали, слишком сильна была их ненависть. Дэниэл пошел в лес искать Келли.
Не прошел он и ста ярдов, как увидел бегущую к нему под деревьями маленькую фигуру.
— Сепо! — позвал он, и пигмей метнулся к нему, схватил за руку и затряс.
— Кара-Ки! — почти нечленораздельно кричал он. На голове у него была рана, обильно текла кровь.
— Где она? — спросил Дэниэл. — Что с ней? — Кара-Ки! Он забрал ее. Он увел ее в лес.
Келли сидела у передатчика, осторожно поворачивая ручку приема. Хотя ее передатчик не мог обеспечить связь с Кахали на берегу озера, Сепо забрался на шелковое дерево и подвесил к верхним веткам антенну. И Келли поймала на двадцати пяти метрах передачу «Радио Убомо» из Кахали с небольшими атмосферными помехами.
— Следующая просьба для тебя, Мириам Себоки из Кабуте, тебе сегодня исполняется восемнадцать лет и твой бойфренд Абдулла поздравляет тебя и говорит, что он тебя очень любит. Он просил передать для тебя, Мириам, «Like a Virgin» в исполнении Мадонны.
Громкая музыка казалась в лесу чужеродной, и Келли убавила звук. И тут же услышала другие звуки, еще более неуместные: далекий ружейный огонь и крики дерущихся и гибнущих людей.
Она пыталась мысленно заглушить эти звуки, успокоиться, унять тревогу за исход восстания. И ждала, бессильная что-либо предпринять, ждала и боялась того, что может случиться.
Неожиданно музыка оборвалась, из приемника несся только треск помех. Неожиданно послышался новый голос.
— Народ Убомо! К вам обращается Виктор Омеру, президент Убомо. Он говорит из радиостудии в Кахале.
Послышалась воинственная музыка, старый национальный гимн, запрещенный Ифримом Таффари после захвата власти. Но вот гимн кончился.
Наступила пауза, и наконец из громкоговорителя послышался взволнованный голос Виктора Омеру, голос, который Келли так любила:
— Мой возлюбленный народ Убомо, люди, которые так страдали под ярмом угнетателя, с вами говорит Виктор Омеру.
Я знаю: многие из вас верили, что я мертв. Но это не голос из могилы. Это действительно я обращаюсь к вам сейчас. — Виктор говорил на суахили. Он продолжал: — Я несу вам слово большой надежды и радости. Ифрим Таффари, кровожадный тиран, мертв. Группа верных, надежных патриотов свергла его жестокий режим и воздала ему по справедливости, по заслугам. Вставай, мой народ, новое солнце восходит над Убомо.
Тут она снова услышала звуки стрельбы и оглянулась через плечо.
Возле нее стоял человек. Он подошел сзади, совершенно беззвучно. Азиат, почти несомненно китаец. В синей ветровке, влажной от дождя или пота, выпачканной грязью и кровью.
Длинные черные волосы свисали на лоб. Из неглубокого пореза на щеке на рубашку капала кровь.
В руке он держал пистолет Токарева, а взгляд был дикий, затравленный; глаза такие темные, что зрачок сливался с радужкой — черные глаза акулы. Рот перекошен от страха или гнева, рука, державшая пистолет, дрожит и дергается.