Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники
Шрифт:
Ты силен, если человек, который тебя ненавидит, просит у тебя поддержки. После первого обращения Градски они часто действовали заодно. Градски никогда – ни взглядом, ни словом – не давал понять, что замечает их присутствие. Каждое утро Дафф через всю гостиную бросал ему:
– Привет, балаболка!
Или:
– Спой для нас, Норман!
Градски сверкал глазами и чуть больше оседал в своем кресле, но до того как колокол давал сигнал к началу ежедневных торгов, Макс вставал и подходил к ним, оставляя своего хозяина смотреть в пустой камин. Они обменивались несколькими
Их объединенные состояния неуклонно росли – за одно рабочее утро они добавляли еще по пятьдесят тысяч к своим запасам фунтов.
Необученный мальчишка обращается со своим первым ружьем как с игрушкой. Шону исполнилось двадцать два года. Теперь он владел оружием гораздо более смертоносным, чем любое ружье, и использование этого оружия приносило больше радости, больше удовлетворения. Вначале это была игра, доской служил Витватерсранд, а люди и золото – фигурами. Слово или подпись на клочке бумаги заставляли золото звенеть, а людей суетиться. Последствия могли быть отдаленными, а значение имел только счет – счет, обозначенный черными цифрами в банковских документах. Но в том же марте Шону пришлось осознать, что человека, снятого с доски, нельзя бросить в коробку так же бесстрастно, как резного деревянного короля.
Карл Лохткампер, немец с громким смехом и веселым лицом, слишком открылся. Ему нужны были деньги для развития нового производства в восточном конце Рэнда; он брал краткосрочные займы, уверенный, что всегда сможет их погасить. Он брал взаймы втайне от людей, которым мог доверять. Он был уязвим, и акулы учуяли это.
– Где Лохткампер берет деньги? – спросил Макс.
– А ты знаешь? – ответил вопросом Шон.
– Нет, но могу догадываться.
На следующее утро Макс снова подошел к ним. У него было восемь листков.
– Вот список, – печально прошептал он. – Мистер Градски выкупит те, что отмечены крестиком. Вы сможете заняться остальными?
– Да, – ответил Шон.
Они обрушились на Карла в последний день квартала: потребовали возврата долга и дали ему на это двадцать четыре часа. Карл по очереди обратился в три банка.
– Простите, мистер Лохткампер, но мы перевыполнили свой план по займам на этот квартал.
– Ваши расписки принадлежат мистеру Градски, я ничего не могу сделать.
– Мне жаль, мистер Лохткампер, но мистер Чарливуд входит в наше правление.
Карл Лохткампер приехал на биржу. Он в последний раз прошел через нее и вошел в гостиную. С серым лицом он стоял в центре большой комнаты и с горечью говорил убитым голосом:
– Пусть Иисус сжалится над вами, когда придет ваш черед! Друзья! Мои друзья! Шон, сколько раз мы выпивали вместе! И ты, Дафф, не вчера ли ты жал мне руку?
Он повернулся и вышел. Его номер в «Большом Северном отеле» находился всего в пятидесяти ярдах от биржи. И в гостиной для членов правления отчетливо был слышен выстрел.
Вечером Шон и Дафф пили в «Палатах Виктории».
– Зачем он это сделал? Зачем покончил с собой?
– Дело не в этом, – ответил Дафф. – Он был бездельником.
– Если бы я только знал, что он это сделает,
– Черт побери, парень, он рискнул и проиграл. Это не наша вина. Он бы точно так же поступил с нами.
– Мне не нравится эта грязь. Давай покончим с этим, Дафф!
– В гонке постоянно кого-нибудь сбивают, а ты говоришь «хватит»!
– Все стало по-другому, сначала было не так.
– Да, и утром тоже будет по-другому. Пошли, приятель, я знаю, что тебе нужно.
– Куда мы идем?
– В «Оперу».
– А что скажет Канди?
– Канди не обязательно это знать.
Дафф оказался прав – утром все казалось другим. Обычная суета конторской работы и некоторое напряжение на бирже. Шону вспомнился Карл всего раз за целый день, и это не показалось ему таким уж важным. Они послали ему дорогой венок.
Шону пришлось посмотреть в лицо игре, в которую он играл. Он подумал об альтернативе – уйти со всеми заработанными деньгами, но поступить так значило отказаться от власти. Привычка укоренилась уже слишком прочно, он не мог от нее отказаться. А посему его подсознание раскрылось, всосало все угрызения совести и поместило где-то глубоко внутри. Иногда он чувствовал, как они начинают просыпаться, но чем больше времени проходило, тем слабее становились эти трепыхания. Дафф утешал его; слова Даффа были подобны чесночному соусу, который помогает справиться с комом в горле, а Шон еще не усвоил, что Дафф говорит и делает не обязательно то, во что верит.
Веди игру без милосердия, с целью выиграть.
Глава 17
Дафф стоял спиной к камину в кабинете Шона и курил сигару, дожидаясь, пока карета отвезет их на биржу. Огонь обрисовывал его стройные ноги с узкими икрами, затянутыми в лаковую черную кожу. На нем было пальто – зимнее утро было холодным. В раскрытом вороте виднелся бриллиант, сверкавший в галстуке.
– К женщине постепенно привыкаешь, – говорил он. – Я знаю Канди четыре года, а кажется, знал ее всю жизнь.
– Она отличная девчонка, – рассеянно согласился Шон, обмакнул перо в чернила и подписал лежавший перед ним документ.
– Мне уже тридцать пять, – продолжал Дафф. – Если я хочу родить сына…
Шон положил перо и посмотрел на Даффа; его губы мало-помалу сложились в улыбку.
– Один человек когда-то сказал мне: «Они норовят затолкать тебя в свой теплый, мягкий рассудок». И еще он сказал: «Они не способны делиться, они собственницы». Что за новую песню я слышу?
Дафф неловко переступил с ноги на ногу.
– Все меняется, – оборонительно сказал он. – Мне тридцать пять.
– Ты повторяешься, – упрекнул Шон, и Дафф бледно улыбнулся.
– Э-э… если честно…
Он не договорил – топот копыт на улице заставил их повернуться к окну.
– Кто-то скачет! – Шон вскочил с места. – Большие неприятности! – Он подошел к окну. – Это Кертис, и судя по его лицу, с дурными новостями.
Снаружи послышались возбужденные голоса, топот бегущих ног, и в комнату, не постучавшись, ворвался Тимоти Кертис. На нем был шахтерский комбинезон и грязные резиновые сапоги.