Охота за святым Георгием

Самойлов Лев Самойлович

— Значит, вы никаких претензий к племяннику не предъявляете, и хотите, чтобы мы дело о нем прекратили?

— Хочу, голубчик, хочу. Не держу я злобы. Душа у меня ангельская. Старая я, немощная. Скоро преставляться буду, там и прощение мое зачтут. А ему чтобы всю жизнь с каиновым клеймом ходить… — Серафима Устиновна повернулась к стенке и закрыла глаза: разговор, дескать, окончен.

Начальник отдела уголовного розыска, которому капитан Гончаров доложил о несостоявшемся «интервью», принял информацию более чем спокойно.

— Вы думаете, что эта незлобивая старушка из-за глубокой веры и предстоящего свидания с господом богом

отказывается от нашей помощи? — полюбопытствовал начальник.

— Не знаю, — чистосердечно признался Гончаров. — С одной стороны, Локтева лютует, шлет проклятия, с другой — прощает парня, противится его розыску. Странно получается. Не разберешь этих фанатиков.

— Странно… — согласился начальник отдела. — Но я почему-то уверен, что буйство Локтева и непонятное надругательство над иконами имеет конкретный смысл и цель. Оно продиктовано не злобой и ненавистью, а чем-то совершенно иным.

Утро следующего дня подтвердило правильность прогноза начальника. В бюро пропусков управления был принесен объемистый пакет. Неровным мальчишеским почерком на пакете был нацарапан адрес: «Петровка, 38. Дежурному для гражданина начальника, у которого дело Валерия Орешкина (Локтева)». Обратный адрес не был указан.

Федор Георгиевич, получивший пакет, узнал от дежурного по бюро пропусков, что приходил вихрастый паренек лет пятнадцати-шестнадцати. Вел себя странно. Вроде чего-то трусил, поминутно озирался и торопился поскорее уйти.

Яснее ясного. Значит, Валерка в городе, никуда не уехал. Прячется где-нибудь в подвалах или подъездах домов. Ведет жизнь бездомного пса.

Поднявшись к себе в кабинет, Гончаров не сразу распечатал пакет. Повертел, прикинул на вес. Тяжелый… Только потом открыл. На стол вывалилась заклеенная коробка от папирос «Казбек». Распечатал. Ух, черт! Небольшие столбики золотых монет, десятирублевок царской чеканки, плотно подогнанные один к другому занимали все пространство коробки. В уголках между столбиками для прочности запихнуты кусочки ваты. Здесь же лежала записка, небольшой серый четырехугольник бумаги.

«…Уважаемый гражданин начальник. Пишет вам тот самый Валерий Степанович Орешкин (Локтев), который скрылся, совершив тяжкое преступление, и которого вы, наверное, разыскиваете, чтобы предать смерти…»

Федор Георгиевич на секунду оторвался от чтения. Первые строки письма тронули его своей бесхитростностью и откровенностью. Нет, так не напишет преступник. И вот это… «Валерий Степанович»… Видимо, понимая важность момента, парень называет себя полным именем-отчеством. И тут же не скрывает отчаяния и страха… «…вы, наверное, разыскиваете, чтобы предать смерти…»

Да, трудная житуха у малого!

«…Я, конечно, виноват и во всем повинюсь, когда предстану перед нашим советским судом. Но и там скажу, что тетка моя Серафима Устиновна Локтева — гадюка и зловредный паразит На теле рабоче-крестьянского класса. И не верьте, пожалуйста, ее брехне. Врет она все. Меня к вере приучала, в церковь водила. О щедрости и доброте говорила, а дома каждым что ни есть куском попрекала. Перед людьми святошей прикидывалась, а если копнуть малость — спекулянтка и валютчица моя тетка. Вот кто она!

Когда я был мальчонкой, то многого не понимал. Ну, приходили какие-то люди с узелками, сумочками, о чем-то торговались, что-то отдавали, получали деньги, а некоторые, наоборот, платили тетке, и все втихаря, шепоточком. Ну

было такое, мне-то ни к чему. А как повзрослел, стал понимать. Скупает тетка золото, царские деньги, а потом продает или засылает куда-то по дорогой цене. Вот так, дорогой гражданин товарищ начальник. А в ночь, когда произошло смертоубийство, увидел я, как тетка прячет золотые монеты в иконы. Вздыхает, крестится и прячет. Вообще-то характер у меня тихий, но в ту пору не совладал с собой. Резанул тетке правду-матку в глаза… «Шпионка, — говорю. — И бога и Советскую власть обманываешь. Иуда», — говорю. Верьте мне, товарищ начальник, чтобы руку поднять, в ту пору у меня и мысли не было. Тетка первая как бешеная на меня накинулась. Стала бить чем попало. И меня клянет и всех вас, большевиков и коммунистов, на чем свет кроет. Схватил я первое, что под руку попалось, доску гладильную, как трахну! Видимо, крепко врезал, враз на пол уложил. А злость не прошла. Поколотил пару икон, забрал монеты, не все, конечно, а те, которые в этих иконах были, и убежал. Посылаю вам все, что взял. Себе ничего не оставил. Христом-богом клянусь! Да мне сейчас и ни к чему, я ведь, наверное, последние денечки доживаю. А, между прочим, тетку не жалею. Меня не ищите. Я еще денек-другой поживу на воле и сам явлюсь. А там делайте со мной, что хотите. До свидания. Валерий О р е ш к и н».

Федор Георгиевич сделал еще несколько кругов по комнате, прошел и сел за стол.

Локтева и Бухарцева. Конечно, есть сходство и в делах и в характерах. Люди разных культур, разных интересов, а роднит обеих жадность, стяжательство, чудовищный эгоизм. Да, это люди из категории тех, кто пишет с большой буквы слово «мое», и ничто их не переделает, ничто! А Орешкин и Орлов? Ограничивается ли их сходство только тем, что оба доводятся племянниками старухам?

Федор Георгиевич вспомнил, до чего же он был рад, когда суд определил меру наказания для Валерки всего один год в трудколонии. А Виктор Орлов? По какому счету он ответит? Чем объяснит и оправдает свое падение и сможет ли вообще объяснить?

Гончаров задумался, опустив голову на сжатые кулаки. Мешки возле глаз, опущенные кончики губ. Спокойный и уравновешенный полковник милиции сейчас походил на пожилого, очень усталого отца, опечаленного тревожной вестью о сыне.

И главное так всегда. Долгие годы милицейской работы не отучили Федора Георгиевича от трудной привычки «болеть». Болеть за чужие судьбы, за людей, которых кое-кто из его коллег по работе с легким сердцем относил к разряду «безнадежных». В безнадежность полковник вообще не верил. Недаром в его служебном сейфе хранилось немало писем от заключенных. И удивительное дело, в большинстве этих писем меньше всего говорилось о содеянном преступлении, о тяжести наказания…

Нет! Люди писали о планах на жизнь, советовались с полковником милиции своими заветными думками на будущее, и не было письма, на которое Федор Георгиевич не ответил бы подробно, обстоятельно, без опоздания.

Глава IX

КРАЖА

Ступай и принеси. Слышишь: душу заложи…

да что душу… украдь, а принеси!! Сухово - Кобылин, «Свадьба Кречинского»