Охотничье братство
Шрифт:
— Нет, где они?
— Тут рядом, на ручье. Недавно пришли. И что у них наделано! Плотина высокая, долгая. Овраг залился. Большой плес — и хатка деревянная. Там и живут. Целое семейство.
К дому близко. Видно уже крыльцо, на котором любил сидеть Виталий в вечернюю пору. Смотрел, как уходит за лес солнце и на лугу поднимается легкий туман — «зайцы блины пекут».
Как бы радовался Виталий приходу бобров — добрых, сказочно умных, чудесных зверей. Вы опоздали, бобры, в Михеево. И я тоже.
БРАТ ЮРИЙ
Юрке везло — так мне казалось
Мы жили на Одиннадцатой линии Васильевского острова, учились на Четырнадцатой — в гимназии Мая. Готовили уроки, бегали на каток. Юрий рано стал заниматься легкой атлетикой, я с семи лет регулярно плавал в бассейне Морского корпуса. Свободного времени было мало.
Летом — мы каждый год на даче в Лебяжьем. Отец, морской врач, уходил в плавание, мать часто уезжала за границу. Мы, дети (Юрий, Маруся и я), жили под надзором добрейшей Екатерины Ивановны, бабушки с материнской стороны. С нами была и кухарка Кира, которая так долго жила в семье, что стала своим человеком. Она строго командовала всеми: и нами, и бабушкой, и мамой, когда та приезжала. Исключением был отец.
Лебяжье, это удивительное сочетание леса и моря, — романтический фон нашего с Юрием детства. Там на свободе начинались наши увлечения. Первым была охота — страсть, которую мы с братом сохранили на всю жизнь.
Началась наша охота, как и у большинства мальчишек, со стрельбы из рогаток и луков. Потом отец прислал нам из плавания гладкоствольное малокалиберное ружьецо монтекристо и много патронов. Юра и я без конца снимали со стенки дорогой подарок, целились, нюхали приклад — на всю жизнь запомнился этот волнующий запах, — перебирали осаленные патрончики. Стреляли мы непрерывно, тратили уйму патронов. Научились пользоваться пулевым оружием на всю жизнь. Добыть воробья даже с конька Большого дома, а он был двухэтажным, нам ничего не стоило. Новую вспышку увлечения стрельбой вызвала вторая посылка отца. Он прислал из Финляндии специальные патроны — в них вместо привычной нам пульки в бумажных гильзах была мельчайшая дробь, совсем как у «взрослых» ружей. Охотились мы на воробьев на ходу и из засады: накрошим булку на дощатую крышу помойки, спрячемся в стоящий рядом решетчатый дровяной сарай и с трепетом ожидаем. Легкий шум крыльев — и вот он, огромный, с черным пятном на шее самец-воробей. Сел на приваду, осторожно оглядывается. Выстрел — победа! Охотились мы на воробьев и овсянок, Кира их жарила. Такую моду привезла мать из Италии.
Это было начало.
Потом завелось настоящее ружье. Отец подарил нам двустволку «Бельмонт» с дамасковыми стволами. Правда, это была одноствольная двустволка или двуствольная одностволка — как угодно. Дело в том, что отец, подскакивая к глухарю, черпнул в стволы снег. Выстрел, как он рассказывал, получился какой-то странный, и что-то отлетело в сторону: оказалось, это кусочек ствола, вершка в три. Тогда ружье поступило в наше распоряжение — вернее, в распоряжение Юрия. Он ходил с ним в лес, бродил по камышам за утками. Я шел позади, полз, затаивался, иногда умоляя: «Подожди меня! Мне здесь уже совсем глубоко!» — и терпеливо ожидал, когда Юра передаст мне ружье и я стрельну.
Другим увлечением был футбол. Небольшое футбольное поле совсем рядом с домом: из окошка слышались крики игроков и волнующий двухтонный звук судейского свистка. Юрка тогда уже был неплохим спортсменом. Отец, который вместе с доктором Крестовским и Дюпероном был организатором ОСФРУМа (Общества содействия физическому развитию учащейся молодежи), определил Юру в легкую атлетику, и брат весьма преуспел в беге и прыжках в высоту. В Лебяжьем его взяли в местную команду «Лебедь», где были и лиговые игроки: Туркин, Бианки и другие. В городе Юра играл за «Тярлево». Я тоже мечтал о футбольных успехах, но поначалу мне доверяли только подавать мячи, укатившиеся за ворота, быть «загольным беком». Позже, правда, брали играть во вторую команду, но я тогда уже увлекся другим делом — стал ходить в море за рыбой с настоящим рыбаком, по прозвищу
А еще мы любили стихи. Началось это, когда Юрию было лет шестнадцать, столько же и Мишке Надёжину, его близкому другу. Миша со школьных лет увлекался историей и литературой. Он принес нам «Александрийские песни» М. Кузмина. Потом любимыми стали Бальмонт, Блок, Ахматова, Шершеневич… Юрка и Миша наперебой декламировали полюбившиеся стихи везде, где бы мы ни находились: на песке у моря, в лесу, на сеновале. Я хоть и не вошел еще в их возраст, но увлечение стихами разделял. До сих пор странная моя память вдруг выдает строфы и целые стихотворения, запомнившиеся еще тогда со слуха.
Юра и сам пытался писать стихи. А началось это так.
Однажды к крыльцу нашего дома в Лебяжьем из Ораниенбаума подкатила извозчичья пролетка, в ней Юрий в форме прапорщика, скрипит новыми ремнями, блестит погонами. Рядом с ним наша троюродная сестра Наташа Вейтбрехт, начинающая актриса. Она была на редкость красива, ее фотографии были выставлены на Невском сразу в трех ателье, а Наппельбаум дал ее портрет в своем фотоальбоме с подписью «Красавица». Юра приехал в отпуск на две недели после окончания Михайловского артиллерийского училища, а затем должен был ехать на фронт. Как я ни звал Юрия на футбол и на теннис, он не соглашался. Было ему решительно наплевать на меня и на Мишку тоже. День и ночь бродил с Наташей то в лесу, то в поле, чаще всего уходили в море на парусной шлюпке. С Юрой мы почти не виделись, только как-то вечером, когда Наташа на несколько дней уехала в город, Юрий сказал: «Послушай, что я написал», — и прочел мне стихи, которые показались мне тогда верхом совершенства. Эту пробу пера привожу по памяти.
Все бы пел да и пел безнадежность, И на сердце боль и покой. У меня есть к тебе только нежность, Как красивый цветок полевой. Узкий парус, как вестник разлуки, Распустился упругим крылом, Я смотрю на любимые руки, На волны прихотливый излом. Твои губы, твои поцелуи Я не знаю и буду ли знать. Эти длинные пенятся струи, Беспокоится водная гладь. Белогривые волны — выше! Черный полог несет гроза. Только голос твой милый слышу, Смотрюсь в твои глаза. О судьба моя, о безнадежность! Мне раннюю смерть готовь, Ведь такая глубокая нежность Называется просто: любовь.Обстоятельства были печальными — брат уезжал на фронт.
Мы встретились с ним не скоро — в Самаре. Туда был эвакуирован из Петрограда университет. Мать была доцентом романо-германского отделения, мы с сестрой поехали с ней. Отец и Юрий появились в Самаре, когда Красная Армия выгнала белочехов. Брат стал преподавателем во Всеобуче, я служил электромонтером на трамвайной подстанции, дежурил по суткам на умформере. Оба увлекались спортом. Юра тренировался сам по легкой атлетике, а я, окончив еще в бассейне Морского корпуса школу плавания, бесконечно болтался в воде. Состоялась Первая Поволжская олимпиада. Юрий занял первое место в беге на 1500 метров, я был первым в заплыве через Волгу. Кстати, для меня это было очень просто и потому как-то нечестно. Здоровые ребята-волгари после старта мощно проплывали сотню-полторы метров саженками, высовываясь по пояс из воды и даже картинно прихлопывая ладошками, и быстро уставали. Я спокойно проплыл от берега до берега классическим в те годы брассом — горизонтальные кисти и резкий кивок головой под воду. За мной на финиш добрались из числа стартовавших чуть больше половины. Остальных на порядочной волне забрали лодки.