Охотничье братство
Шрифт:
Лошадей остановили на лесной полянке у стога. Охотники сошлись в кружок. Помощники Гаврилы ушли, а нам он объявил: «Главного — на пятку, остальным тянуть», — снял свою рысью шапку, в ней лежали три бумажки с номерками. Посмотрел, что кому досталось, сказал: «Пошли. С богом!» Добавил: «Облава ходячая, поосторожнее».
Стрелковая линия оказалась совсем близко в высокоствольном бору, понизу почти чистому, без подлеска и бурелома. Номер Смирнова у небольшой выскети, к нему из глубины оклада тянется прогал, какая-то тропа. Юрий справа, я слева, за мной Квадратов. Отоптали снег и замерли — четыре толстые фигуры в белых халатах и нашапочниках. Я успел заметить, что на флангах появились и спрятались за стволами два человека. Так, понятно, — линия короткая, поставлены молчуны. Тишина, далекое круканье ворона и
Он показался вдалеке, шел прямо на Смирнова, большой, светлый, почти рыжий. Только бы Юрий в азарте не выстрелил! Смирнов нажидает на выстрел, стоит не шевелясь, ружье под мышкой. Пора! Пора! Ну же! Медведь бежит резво по тропе прямо на стрелка. Смирнов не стреляет. Что делать? Мысли как молнии: нельзя стрелять зверя, идущего на чужой номер, — позор! Зверь ближе, несколько прыжков — и сомнет охотника. Юрий целится. Я веду мушку чуть впереди медведя — не дам сломать. Что-то случилось? Нет, он не поднимает ружья. Теперь мы опоздали — нельзя стрелять: слишком близко человек. Оглушительно, с какой-то протяжкой грохнул выстрел. Медведь мертво сунулся в снег в полуметре от Смирнова. Нарушая все правила, мы подбежали, грузный Квадратов гаркнул одышливо: «Оп-пять гу-гу-саришь!» Смирнов ничего не ответил, повернулся к нам с Юрием и, не торопясь закуривая, пояснил: «Штуцер экспресс-магнум пятьсот — чем ближе, тем вернее. Отдает, проклятый, зверски», — сказал и потер щеку.
На линию один за другим вываливали заснеженные, как деды-морозы, мужики — ни одной женщины, ни одного подростка. На полянке у лошадей нас подхватили десятки рук и принялись подбрасывать. Я ничего не понял и по наивности решил, что благодарят за избавление от убийцы их коров. Квадратов вынул из кармана бумажник и передал деньги Гавриле, — очевидно, для раздачи. В деревне к дому, где нам был приготовлен роскошный обед, пришли местные жители и опять с шутками и приговорками нас качали, и опять Квадратов дал деньги. Проезжий, заметив белые халаты, придержав лошадь, сказал сидящей рядом жене: «Докторов качают — почто?»
Воспоминания и планы. (У Конокотины х. 1951 г.).
Профессор-почвовед в почвенной яме. (Гыдан. 1967 г.).
Мы привезли на станцию аккуратно снятую шкуру для Смирнова и в четырех мешках разделанную тушу.
В этот год институт Юрия вместе с другими институтами Академии наук перевели в Москву. Началась для брата московская, сугубо городская жизнь. Охоты вспоминались в стихах:
Все было белым: тучи в небе, Полей сверкающий простор, Холмов высокий мягкий гребень И чаши снежные озер. Все было тихим: ростань просек, Болота мерзлые до дна, Охапки снега в кронах сосен И елей плотная стена. И был осмотрен каждый в ы скорь, И снег отоптан хорошо, Когда вдали раздался выстрел И крик приглушенный: «Пошел!» И тишину разбил на части Обвал нестройных голосов, И яростным дыханьем страсти Наполнился простор лесов. Да, он пошел, мелькаяРаботы в Москве у Юрия Алексеевича сильно прибавилось, особенно после получения степени доктора. Все реже он выезжает в экспедиции, и это его печалит. В очередной мой приезд в Москву он прочел:
Конечно, неплохо: квартира, комфорт, Ковры и торшеры, на стенке офорт, Как пестрая бабочка плоскость дивана, И теплая снежность наполненной ванны, И кафель на кухне, ласкающий глаз, И синим цветком расцветающий газ. Неплохо, конечно, но все-таки лучше На небе закатом зажженные тучи, Порывистый ветер, сминающий в складки Заплаты на старой походной палатке, И речки, которых не встретишь на карте, И путь по тайге на стремительной нарте, Распадков глубокие, длинные тени, И звезды в снегу под ногами оленей.Трудно было Юре, в те годы уже крупному ученому, директору по науке Почвенного института АН СССР, переживать лысенковщину. Помню, с каким возмущением рассказывал он про чудовищные нелепости, выдаваемые за великие открытия в биологии, вроде появления кукушек за счет мохнатых гусениц, кур, «долбающих вредную черепашку». А позже с печалью и тревогой рассказал, как вместе с академиком Прасоловым ходил на прием к Берии по поводу ареста Николая Ивановича Вавилова. Академик сказал: «Зачем вы держите в тюрьме гордость нашей и мировой науки? Это что — наветы Лысенко?» Берия ответил: «Нет, Трофим Денисович нам сигнализировал, но у нас есть и свои данные». Узнав о смерти Николая Ивановича, Юрий написал:
Он колос брал, как мастер тонкую работу, Как математик — сложный интеграл, Как музыкант — ликующую ноту… ………………………………………… Колодец каменный бесчестной клеветы В туманный день его исчерпал силы. Но в нашей памяти навек остался ты, Веселый, ищущий и пламенный Вавилов!Еще одно увлечение Юрия. Нет! Нельзя так назвать долгую и трепетную любовь брата к нашему Северу, к местам новгородским в частности. Откуда она пошла? Здесь мне придется сделать отступление в рассказе, тем более законное, что оно касается почти всех героев моей книги.
С самого начала наших с братом охотничьих устремлений мы обратили внимание на относительно близкие к Ленинграду глухие места Новгородской области. Однажды, путешествуя по карте, мы нашли интересный уголок: на берегу довольно большого озера деревня Крутик — три дома, а вокруг зеленое море, ближайшая деревня в восьми километрах. Вот бы поехать туда в отпуск! Далее — совпадение: институт послал меня для исследовательской работы в леспромхоз на станцию Анциферово — ближайшую к облюбованному нами месту. Было это в 1929 году.
Под выходной я вышел в поход. Прошагал пятнадцать километров и попал в деревню Ерзовку. Большая в те годы и благополучная деревня. Спросил: «Как пройти в деревню Крутик?» Получил ответ неожиданный: «Нет такой во всей округе». Я настаивал: мол, карты не врут. Безрезультатно. Подошел седобородый дед, прислушался, сказал: «Есть. Только это по-старому, по-письменному Крутик, теперь — Голи». Все обрадовались: не спрашивая, зачем мне Голи, наперебой объясняли, как туда попасть: «Ты иди дорожкой от кооперации на мыз (значит, на перевоз), там челон есть — был он там; если не совсем сопревши — наверно, на нашей стороне. С перевозу тропа, никуда не сворачивай, идти версты две. Хоть поздненько, гольские мужики народ озерной, отчаянный — примут и ночью. А лучше ночуй». Решил идти. Вышел, где перевоз на другую сторону озера.