Охотничье братство

А. А. Ливеровский. Фотография О. К. Гусева.

Отец

оставил мне большое наследство весьма спорной ценности. Будучи горячим и знающим охотником, он заразил меня этой страстью и хорошо обучил ее атрибутам: распознаванию, выслеживанию всяческой дичи, стрельбе из нарезного и гладкоствольного оружия, дрессировке всех разновидностей охотничьих собак, умению ориентироваться и жить в лесу в любое время года.

Он был морской врач, очень часто уходил надолго в плавание, и вечной болью его была невозможность находиться на охоте столько, сколько ему хотелось. Имея на корабле досуг, он забирал с собой в плавание огромное количество книг, так или иначе касающихся его любимой охоты. Таким образом, охота для него была занятием несколько теоретическим.

Повинен в этом наследстве не только мой отец; рядом с ним, а значит, и со мной жили другие заядлые и умелые охотники: мой дядюшка Леонид, знаменитый орнитолог В. Л. Бианки, его сын, будущий детский писатель, Виталий, также в будущем известный охотовед, писатель Г. Е. Рахманин и полярник-писатель Е. Н. Фрейберг, тогда еще мальчик Григорий Лавров, лесовод. Было у кого научиться охотничьему делу, у кого заразиться неуемной охотничьей страстью.

Спорная ценность. Возможно, если бы я не отдавал охоте столько времени, энергии, сил, то больше сделал бы в жизни, успешнее продвинулся по научной и служебной лестнице. Возможно. Однако, прожив изрядное количество лет, с полной уверенностью так подвел итог в одной из своих статей:

«Славлю охоту! Она сделала меня мужчиной, здоровым и выносливым, уверенным в своих силах. В детские годы была любимой увлекательной игрой и отучила бояться неведомого: леса, темноты, мистики неосознанного. В дни молодости уводила от дружеских попоек, картежной игры, дешевых знакомств, показной стороны жизни. Зрелого — натолкнула на радость познания родной природы. Под уклон жизни — спасла от многих разочарований и психической усталости».

Это, конечно, итог индивидуальный, субъективный; однако был у моего увлечения и другой, побочный результат — считаю его большим подарком судьбы. Именно охота, этот совершенно особый вид человеческой деятельности, свела меня с ее служителями, людьми, пораженными этой страстью — и обычно на всю жизнь. Судьба свела нас вместе, но не на работе, не в праздности или застолье, не по душным квартирам на паркете, — нет! Под голубой или звездной крышей, в жару или в стужу, под дождем или снегом, по хлесткому прутняку, по утомительным мшагам, по вязким грязям, убродным снегам и по воде в зыбких посудинах, — разно; очень разно, но непременно с ружьем и частенько с собакой. Словом, в те дни и часы, когда человек полностью отвлекается от обычных дел и становится просто равноправным членом охотничьего братства.

Память! Удивительное свойство человеческого мозга. Замечательное и коварное. Так устроена, что в фильтрате памяти больше хорошего и доброго, чем плохого и злого, — поправки вносить трудно. И надо ли? Что кроме радости и доброго сохранила моя память об охотах с чудным человеком, великим мастером своего дела, стеклодувом Николаем Гавриловичем Михайловым, с другом и замечательным писателем Виталием Бианки, блестящим актером Николаем Константиновичем Черкасовым, всемирно известным физиком Николаем Николаевичем Семеновым, умницей и талантливым рассказчиком Ильей Владимировичем Селюгиным, удивительной четой полярников Урванцевых, мудрым русским писателем Иваном

Сергеевичем Соколовым-Микитовым, ведуном лесных тайн Василием Матвеевичем Салынским? Я сижу в своем закутке-кабинетике в глухом углу Новгородской области, закрываю глаза и взываю к памяти. Вот они все со мной, одинаково живые. Я пишу о них книгу, книгу об охотничьем братстве. В каждой главе человек и друг. Памяти помогут охотничьи дневники, что я вел много лет, и груда любительских фотографий в ящике стола.

Разные памяти бывают: трудная память учения, когда частенько силком впихивает в себя человек что любо и не любо; память случая — бог его знает, какая иногда чепуха долгие годы хранится в мозгу; память душевной боли — очень стойкая, всякий ее знает; и память сердца — самая дорогая и нужнейшая людям, Виталия Бианки помню сердцем.

Для Виталия Бианки малой душевной родиной было Лебяжье.

У каждого человека, помимо большой общей Родины, есть и своя маленькая, чаще всего это место, где протекли детские годы. О ней никогда и не думается, будто крепко позабыта… а все от нее. Скажет человек: «Жарко в Астрахани», — и не подозревает, что сравнил с чем-то Астрахань. Пишет в письме: «Здесь мало леса, если и есть, то больше лиственный», — опять сравнил.

Что за место Лебяжье? Прекрасно о нем сказал сам писатель Бианки: «Неспроста эта деревня носит такое поэтическое название. Искони ранней весной, когда еще не весь залив освободился ото льда, против этого места на песчаных отмелях останавливаются стада лебедей. Серебром отливают их могучие крылья, и серебряными трубами звучат в поднебесье их могучие голоса. Здесь пролегает „Великий морской путь“ перелетных из жарких стран на родину — в студеные полночные края. Осенью здесь тоже валом валит морская птица, совершая обратный путь с рожденной у нас молодежью.

По всему побережью здесь живописные названия мест: Лебяжье, Красная Горка, Черная Лахта, Серая Лошадь. И есть у этих мест еще одно свойство: поразительное сочетание моря и леса.

Одно из самых поэтических лесных таинств — глухариный ток. Весной в лесу на темнозорьке слышится страстная до самозабвения, до минутной глухоты песня огромного бородатого петуха. И есть ли еще на свете место, где эту песню услышишь под аккомпанемент ритмичного плеска морской волны и далеких лебединых труб?»

Лебяжье — рыбацкий поселок на южном берегу Финского залива — и моя малая родина. С самого раннего детства я проводил там лето на даче отца, морского врача. Неподалеку арендовал дачу старший хранитель Петербургского Зоологического музея Академии наук — Валентин Львович Бианки. Дача Бианки недалеко от моря, — в штормовую погоду в комнатах слышны гул и всплески прибоя. В доме всегда звенят птичьи голоса. Птицы местные, за исключением нескольких канареек, привезенных из города. Живут в клетках во всех комнатах и в вольере на веранде. Некоторые свободно летают по всему дому.

Во дворе много ящиков и клеток. Там ежи, лисята и прочая лесная живность. Громко просят есть птенцы ястреба. В большой притененной клетке светятся круглые глаза филина. Помню, как он дробно щелкал клювом, когда ему приносили мясо или мышь. Над двором, на вершине сосны, сидит ворона. Сидит и не улетает, хоть палкой на нее махни. Это свой вороненок-выкормыш. На плечи садится большая уже сорока и клянчит подачку. Огромная мохнатая голова тычет в спину — не бойтесь, не страшно, это свой лосенок. Для нас, ребят, попасть «на дачу Бианок» было приключением — и еще каким! — надолго запомнишь.