Охотник на санги
Шрифт:
Все произошло само собой. Меня потянуло вниз, я вцепился в борт. Темное жерло пришло в движение, наполнилось серым дымом, и я не сразу понял, что это облака. Потом они расползлись в стороны. Я закричал от страха: мне показалось, что я падаю, а панорама города неумолимо приближается.
И вот – крупный план. Шоссе. Дикие поля по обеим сторонам. Вдали – город. Беззвучно пронеслась одинокая машина: я пока не разобрался, как здесь включается звук. Раннее утро выходного дня. Конец августа, и солнце светит как в тумане. На обочине – выцветший пластмассовый венок на подставке. Место, где все кончилось и все началось.
Впрочем,
Ан нет. Человеческий разум – очень прочная вещь. Главное – широта взглядов, гибкость мышления и свобода от стереотипов. И тогда ты без запинки сможешь выговорить слова: «Вот моя могила, в которой лежат мои кости и все, что от меня осталось». Это просто слова, и нет в них ничего ужасного.
Моя могила выглядела достойно. Блестящий черный мрамор, цветник засыпан гравием, внушительный камень с простой надписью:
Никаких сантиментов… Если бы меня спросили, я бы завещал похоронить себя именно так.
Я подумал – и тут же понял, что вру и рисуюсь. Вид у моей могилы был заброшенный и… холодный. Вон рядом, у соседа, какого-то Васильчика – куст бузины, в цветнике рыжеют бархатцы, в углу ограды стоит тоненькая рябинка. Листья дрожат на ветру, а шелеста не слышно. И на камне, совсем небольшом, выбиты две строчки:
Но ведаю: любовь, как смерть, сильнаЛюби меня, когда меня не станет…Поразительно… Это же стихи, которые Зинаида Гиппиус читала в своем салоне!
Впрочем, кроме душевного трепета, это совпадение ничего мне не принесло. Я занимался ерундой и понятия не имел, как управлять Кратером.
Он показывает мне то, что сам хочет. Здесь, на кладбище, я никого не увижу. Годовщина давно прошла, но где же гора увядших цветов? Придется, как это ни противно, просить помощи. Растолкать Мишкина – он говорил, что пользовался Кратером. Нет, Мишкина неудобно. Может, Фаину? Тоже некстати… Да что я волнуюсь! Наверняка в Хани-Дью полно народу, который тайком следит за оставшимися на Земле.
И в тот момент, когда я уже готов был отойти от Кратера, послышался зов. Наяву он был еще сильнее, чем во сне.
Тихо качнулись ветки бузины, и к могиле вышла женщина. Высокая светловолосая женщина в джинсах и вязаном жакете. Беззвучно отворилась калитка ограды. Женщина положила к черному камню ворох садовых ромашек. Поднесла пальцы к губам, коснулась ими мрамора. И все это – не оборачиваясь. Она стояла спиной, и я не видел ее лица.
Она или не она?
Мне так не терпелось ее увидеть, что я не стал ждать, пока она обернется. Я попытался изменить свою точку наблюдения. И сделал что-то не так, картинка резко удалилась, на нее наползли облака. А когда я снова настроился на кладбище, женщины уже не было. Только качалась ветка бузины, словно провожая ее, и маленькие солнца ромашек освещали мертвый камень.
Я сел на землю, прислонившись к
Ну и где мне теперь ее искать?
Собравшись с духом, я снова склонился над Кратером и мысленно распорядился: «Хочу увидеть свой дом». Кратер послушался. Сквозь облака опять приблизился город, потом дом, потом – моя комната.
Уже не моя. Мебель и обои те же, но на диване спала незнакомая парочка. В ногах у них свернулся калачиком далматин. Словно почувствовав мой взгляд, пес насторожил уши и тихо зарычал.
– Гастон, заткнись, – сонно пробормотал хозяин и пнул пса ногой. Тот проворно соскочил на ковер.
Новые жильцы… Наверное, отец сдает квартиру. Правильно, не пропадать же квадратным метрам.
Отступать мне было некуда. И я рявкнул в жерло:
– Волшебное, зеркало, покажи мне Николая Гобзу!
Вместо пятиэтажки, в которой прошло мое детство, передо мной вырос больничный комплекс. Палата на пять кроватей. На одной кто-то спал, три пустовали, на пятой лежал отец.
Эту разлуку я давным-давно пережил. Я не ждал встречи с родителями в Атхарте: родственники, чьи смерти разделены годами, встречаются крайне редко. Я раз и навсегда запретил себе думать о горе, которое причинила им моя смерть. Я успокаивал себя: мама во Владике, с внуками. У отца еще при моей жизни завелась разбитная разведенка. Они не одиноки. Главное – не терзать себя, не пялиться часами в Кратер… Но сейчас, увидев папино постаревшее лицо, я еле справился с тоской, острой, как зубная боль.
Кто говорит, что я не герой? Разве это не подвиг – наконец-то посмотреть правде в глаза?
Но отец был не один. Разумеется, его посетительница сидела ко мне спиной, но светлые волосы, заколотые наверх, я узнал. И ничуть не удивился. Это она была на кладбище. Это она меня зовет. Она меня помнит. Но кто – она?
И тут наконец включился звук.
– …Вам полезно. Они мытые, – говорила моя незнакомка.
Я узнавал ее голос – или обманывал себя? Ну же, скажи что-нибудь еще! Ну обернись!
– И к мужу ходила? – спросил, покашливая, отец.
– И к тому, и к другому. Алеше я гвоздик принесла, он других цветов не признавал. А Егору – ромашек. Я же не знаю, какие он любил.
Она повернулась – настороженно, как тот далматин. Ее лицо… Оно осталось таким же, как в школьном альбоме.
– Сурок! – заорал я, нагнувшись над Кратером так, что едва не провалился в него.
Передо мной закачались облака, жерло потемнело и вытолкнуло меня прочь.
Плевать. Я ничего не хотел больше видеть. Я шел к машине шатаясь, как будто алкоголь дал рецидив. Меня разбирал счастливый идиотский смех, и, пока не справился с ним, я стоял, опершись руками на капот.
Сурок… Моя светлая девочка. Мечта, которую я не рискнул осуществить – как когда-то смирился с провалом в Нахимовское. Моя единственная любовь, взаимности которой я так испугался. Моя новогодняя сказка. Моя драгоценность, потерянная в безалаберной суете. Первая красавица класса Асенька Суровицкая. Скромница и отличница.
Так вот о каких узелках говорила мне Фэйт на карнавале у Леопарди! Значит, и с Мишкиным мы из-за нее оказались в той роковой точке одновременно. Что-то связывало нас покрепче, чем цепь случайностей.