Охотник: Правила подводной охоты. Третья раса. Большая охота. Операция «Караван»
Шрифт:
Готово. Теперь при потере давления кровь оттуда не хлестнет. Водометы на полную мощность, черт с ней, с глюкозой. Серебристая поверхность моря приближалась стремительными толчками, наконец мы пробили ее, но, судя по цифрам хронометра, времени на всплытие ушло больше двух минут. Я очень боялся, что Рипли потеряет сознание и не сможет самостоятельно освободить легкие от «рассола». Но, пробив кинжалом хитин ее шлема, я понял, что ошибался. Начальница открыла глаза, напряглась и выплеснула изо рта первую порцию жидкости. Закашлялась, изо рта и носа у нее вновь ударили струи. Но в конце концов она задышала и бодро хлопнула меня по плечу.
– С тобой можно охотиться, Копуха! – произнесла она.
Впервые новая кличка показалась мне замечательной.
От «Красотки» отчалил спасательный ботик и пошел в нашу сторону.
– Копуха! – вышел на связь Жаб. – Хорошо справился, «Барракуда» непростая мишень. Ладно, первый этап я тебе засчитал, посмотрим, как пройдет остальной экзамен.
От этих слов я немного оторопел. Понятно, что Жаб с чудиной, но не настолько же, чтобы после смертельной опасности как ни в чем не бывало продолжить экзамен!
– Рипли мы подберем, – добавил взводный. – А ты поработай на максимальное погружение. Медленно, осмотрительно, добираешься до глубины в тысячу метров. Задача ясна?
«Так точно», – ответил я жестом и запустил перистальтику скафандра.
Водометы врубать не хотелось, надо дать отдохнуть скотинке, а то работа была на износ. На спине скафандра открылись два ротовых отверстия – «ГАДЖ» экономил бортовой запас глюкозы, поглощая планктон.
1000 метров ниже уровня моря
Внизу поджидала тьма. Красноватые сумерки обволакивали меня, и я нарочно не включал фонарь, чтобы в полной мере ощутить погружение.
Это вам не сто метров! Зеленые блики приборов ползали под шлемом, как светлячки, монитор показывал почти трехсотметровую глубину. Тишина была полной. Казалось, это она давит на меня многотонным прессом, а не вода. Давление было чудовищным – если бы не поступающий прямо в кровь кислород, я бы погиб, как стиснутый удавом кролик. Кости ныли, кожа под скафандром занемела от недостатка крови, отогнанной давлением в глубь тела. Сердце работало медленно, тяжело.
Триста метров. Зона сумерек глубины. День остался высоко над головой, пробиваясь сквозь воду призрачным красноватым свечением. Тревожное ощущение нарастало. Я знал, что оно рано или поздно подкрадется ко мне, а потом будет усиливаться до легкой паники. Так происходит со всеми. К этому просто надо привыкнуть.
«Как ты?» – появились на мониторе буквы.
Жаб решил не пугать тишину. Специально, гад! Мне бы сейчас очень помог человеческий голос.
«Норма», – ответил я.
Говорить не хотелось, возникало желание раствориться в бесконечной глубине. Здесь верилось, что жизнь родилась в океане, что по человеческим жилам течет морская вода с кровяными тельцами.
«У тебя пульс замедлился! Не молчи! – буквы не собирались оставлять меня в покое. – Доложи глубину!»
«Триста двадцать метров».
Как будто он сам не знал. Послать бы его подальше!
Тьма густела, но кровавая пелена перед глазами не меркла, а, наоборот, разгоралась. Я погружался во что-то живое, мягкое и горячее. В утробу. Роды наоборот. Зеленые буковки выглядели блеклыми и нелепыми в красном мареве. Они, как диковинные растения, ползли перед лицом слева направо, превращаясь в строчки. А те всплывали наверх. Одна за другой. Потом и они покраснели. Я подтянул колени к животу и сжался в комок. Никогда в жизни мне еще не было так хорошо.
– Барракуда тебя дери! – рявкнули мембраны голосом Жаба.
Я дернулся, из желудка поднялся большой тошнотворный ком и застрял на уровне кадыка.
– Какого дьявола ты умолк? Проморгайся, придурок! У тебя зрачки остановились!
Я хотел потереть лицо, но наткнулся на хитин шлема.
– Его глючит! – услышал я голос Рипли. – Может, поднять?
– И списать, – ответил Жаб. – Как непригодного к погружениям.
Меня засасывало в сток раковины. Я понимал, что это бред, но не видел ничего, кроме сливного отверстия и водоворота. У меня закружилась голова, вновь затошнило. Желудок задергался спазмами.
– Судороги, – вздохнула Рипли. – Включи ему внутреннюю перистальтику. Это от недостатка крови в периферийных сосудах.
Я ощутил сильные пальцы, они разминали меня, месили, как тесто. Тошнить перестало, но я превратился в огромный кусок глины на доске для лепки. Из меня хотели сделать кувшин! Я не выдержал и задергался в беззвучном смехе. Кувшин! А из остатков горшок! Ха! Горшок! Ночную вазу из глины!
– Уменьши уровень эндорфина, – прозвучал голос Рипли в шлеме. – А то он лопнет от смеха. Что ты видишь? Копуха! Что ты видишь?
«Горшок», – сказал я жестами по слогам, поскольку специального знака для обозначения горшка в Языке Охотников не было.
– Сильно его прихватило, – хмуро произнес Жаб. – Судя по положению зрачков, не видит он ни фига.
Красное марево дрогнуло и начало извиваться. Это было похоже на языки пламени.
«Меня сейчас запекут», – сообщил я наверх о своих наблюдениях.
– Тяжелый компрессионный психоз, – заметила Рипли.
Огонь полыхал, мельтешил, струился. Мне показалось, что среди языков пламени маячит фигура. Да, в печи танцевала женщина. Обнаженная. Я не видел ее лица, только очертания тела, но понял, что это Молчунья.
«Тебе не жарко там?» – спросил я у нее на языке жестов.
«Нет, – ответила она. – Здесь просто все красное. Правда красиво?»
«Да».
– Продышись, будет легче. – Это Рипли.
Я попытался сделать вдох, жаберные крышки задергались, прокачивая свежую воду. Красное свечение начало меркнуть, уступая место черному и зеленому.
– Приходит в себя, – сказал Жаб. – Все, худшее позади.
Я разглядел цифры на мониторе. Боги морские! Пятьсот шестьдесят метров. Полная темнота. Я словно вплавился в огромную базальтовую глыбу. Ощущение было именно таким – что я нахожусь внутри камня.