Охотник за каучуком
Шрифт:
В начале этой новой близости Сеньор лишь удивленно взирал на своего переменившегося товарища и однажды спросил, нет ли у того жара, Мануэль покачал всклокоченной головой. Тогда Сеньор умолк; но он слушал, он должен был слушать и, слушая, забывал о себе.
– Сеньор, мы - охотники, - сказал Мануэль, - я ищу золото, которое не очень нужно мне, и легко найду его, а ты...
– Покоя, Мануэль, покоя, который мне бесконечно нужен, но найти которого не смогу.
Путешественники плыли теперь вверх по голубой Палькасу. Сильное течение позволяло делать лишь по пять миль в день. Но и такое расстояние могли одолеть только очень крепкие люди. Скалы, покрытые тиной, где барахтались клубки водяных змей, зловоние прогретых до дна стариц за отмелями, стремительные
Часто Мануэль выбирался на берег и, возвращаясь, говорил, что каучуковых деревьев тут больше, чем он видел когда-либо, но все же недостаточно, чтобы начать промысел. Следует идти выше по реке, к более богатым местам. На закате они разбивали лагерь. Сидя У дымных костров, они ловили рыбу или лежали бок о бок под навесом, и тогда Мануэль пускался в рассуждения.
Он рассказывал о своей долгой жизни в джунглях, сжигаемых солнцем, о реках и лесах, о драках и лихорадке, возвращаясь в те далекие годы, когда он, отверженный, плавал по морям, как матрос, контрабандист. Он черпал из памяти тех лет, пока не добрался до катастрофы, превратившей его в бродягу.
– Что сделало тебя человеком вне закона?
– вопрошал он, разгоняя широкой ладонью рой летающих у лица насекомых.
– Женщина! Что толкает большинство людей странствовать по неверным дорогам жизни? Что двигало тобой, дружище? Может, женщина? Qien sabe? (Кто знает? (исп.)) Я любил одну девушку. Глаза ее напоминали ночь, губы - огонь, она была прелестна как сама жизнь. Смотри, мои руки дрожат! Много лет прошло, Сеньор, - пять, может, и десять, не помню, да и что годы? Мы поженились, у нас был дом на зеленом холме, над заливом, где гулял ветер, и мы видели белые барашки волн, набегавших на песок. Затем из-за моря появился моряк из твоей страны, Сеньор. Он повидал свет, он умел увлекать женщин - и женщины изменяли своей любви. Она бродила со мной в сумерках по берегу. Ветер трепал ее волосы. Я повторил ходившие о ней слухи, бросил ей обвинение в том, что она любит какого-то человека, которого я никогда не видел. Она созналась в этом с гордостью, скажу даже - дерзко: и, пожалуй, без тени стыда. Вот этими руками, Сеньор, я поставил ее на колени, перехватил ее горло и долго-долго смотрел, как взгляд ее огромных глаз останавливался, стал страшным, губы раскрылись...
– Ты задушил ее?
– вырвалось у Сеньора.
– Я был извергом, - продолжал испанец, - я ничего не чувствовал, кроме того, что она полюбила другого. Я скрылся за морями. Я помутился разумом, но потом пришла ясность, а с ней и правда. Как я узнал ее, не могу сказать - это остается тайной, но моя любимая была невиновна. И тут я словно попал в ад. Дни, охваченные огнем, бесконечные ночи под ненавистными звездами покоя не было, - ее последний крик, словно крик перде-альмы, Сеньор, ее широко раскрытые глаза - и боль, боль, вечная боль превратили меня; как видишь, в существо из камня и железа. Что оставалось, Сеньор? Только жизнь скитальца. Перед тобой бродяга, за спиной которого столько преступлений, сколько седых волос на голове. Ах! Чего бы я только не достиг! Кем бы только не стал! Я читаю это по твоим глазам. Бог мой! Более яркой судьбы не досталось бы ни одному мужчине.
Я мог бы дать ей свободу. Угрызения совести не жгли бы меня так. Я мог бы спрятаться, как раненый олень, и умереть. Но я был слепой трус. Годы спустя люди смотрят на все иначе. Что за штука любовь? Что происходит, когда женщина становится для мужчины всей его жизнью? Преданная или неверная - она для него прекрасна. Связанная или свободная, она подвластна лишь одной таинственной силе.
– Где все это произошло?
– тихо проговорил Сеньор.
– В Малаге, на Средиземном море.
Сеньор ничего не сказал больше. Он шептал что-то, казалось глубоко погрузившись в свои мысли.
Волнение товарища Мануэль не заметил. Рассказ его был преднамеренной ложью, но в нем содержалось достаточно правды, чтобы вызвать из небытия былое чувство. Мануэль думал, что разгадал тайну Сеньора: жертва, которую тот принес, и побудила его скитаться по этой забытой Богом земле.
Оставить женщину свободной и забыть ее - вот, думал испанец, причина всего. Он чувствовал: Сеньора жжет сожаление, что он не отомстил, не пролил крови. Итак, сам он солгал, сделав из себя убийцу, и Мануэль скрыл горькую истину: женщина его юности была виновна, но он не тронул ее, дал ей свободу. Сеньор поверит этой вымышленной трагедии, и, глядя на громадного неуклюжего мужчину перед собой, бродячего негодяя, которого сжигала мысль о том, кем бы он мог стать, возблагодарит Бога за то, что руки его чисты, и, может быть, в его мрачной жизни появится проблеск света.
Охотники плыли, порой с трудом, по Палькасу, пока наконец не вошли в устье глубокой реки, впадавшей в нее с севера. Воды ее делались сине-зелеными, отражая небо и листву. То был чудесный путь, пролегший между высоких берегов, затканных кружевом цветов, от их приторного аромата становилось не по себе. Вода в устье реки то покрывалась рябью, то плескалась и взбухала - водяные жители двигались, издавали звуки. Пронзительно кричали яркие попугаи на свисающих плетях растений; в шелесте листвы слышалась болтовня обезьян. Несметное количество пестрых птиц, летавших с берега на берег, напоминало многоцветную сеть, натянутую над водой. В густом, плотном воздухе, казалось, звучала убаюкивающая музыка.
Но вот устье раздвинулось, и они вошли в узкое продолговатое озеро с песчаным берегом на северной стороне. Грелись на солнце крокодилы, и, когда Мануэль направил туда каноэ, животные, широко раскрыв пасти, нелепые и отвратительные, потянулись к воде, ковыляя на своих коротких лапах.
– Кайманы! Никогда не видел их столько!
– воскликнул Мануэль, ударяя веслом то слева, то справа.
– Где кайманы, там всегда бывает каучук; думаю. это и есть нужное место, Сеньор.
Мужчины вышли на берег и стали пробираться наверх сквозь путаницу тростника. Почва тут была илистая. Мануэль запустил в нее руки, словно думал найти золото. Лес на высоком берегу оказался негустой. Мануэль сделал два открытия - первое: они очутились у восточных предгорий Анд, и второе: вокруг стояли каучуковые деревья. Мануэль, перебегая от одного к другому, радостно хлопал каждое по стволу.
– Иквитос сойдет с ума! Они увидят тысячи тонн каучука!
– кричал он. Это здесь. Посмотри на деревья - пятьдесят, шестьдесят футов высотой. Сеньор, мы разбогатеем, разбогатеем, разбогатеем!
Охотники перенесли свои запасы из лодки, чтобы укрыться от песчаных бурь, соорудили хижину, поставив ее на невысокие заостренные снизу сваи: это предохраняло от вездесущих муравьев и прочих насекомых.
Стены из пальмовых листьев они затянули сетью, удобно прикрепив ее в тесном помещении. Охотники освободили площадку вокруг своего жилища от подлеска, сделав тем самым его более удобным и - насколько то возможно в джунглях - даже уютным. Стая обезьян укрылась в верхушках пальм и подняла недовольный галдеж; попугаи и мако подхватили этот противный гомон; питон, извиваясь, скользнул дальше, и вслед ему закачались ветки кустов; в зарослях ситека скрылся муравьед.
Мануэль схватился за ружье, словно хотел подстрелить животное, но потом положил оружие на землю.
– Забыл. Мы ведь теперь в стране кашибос. Никаких следов я не видел, но нам лучше вести себя тихо. Мы можем бить только ягуаров. Они нападают на человека.
Охотники за каучуком трудились от зари до полуденной жары, отдыхали в часы, когда все раскалялось до предела, и вновь принимались за промысел во второй половине дня, продолжая работу, пока не стемнеет. Честные охотники за каучуком делали вечером на дереве надрез, а наутро собирали сок каучука. Но Мануэлю это казалось слишком долгим делом - проходили дни, тюка набиралось несколько унций.