Охотник за смертью
Шрифт:
Син выслушал замечания, больше походившие на вежливое сомнение: неписаные правила требовали, чтобы по выходу из Ниэв Эйд братья хотя бы год работали в группе со старшими, на подхвате. Син покивал, соглашаясь – этакое узкоглазое воплощение вежливого безразличия. И, поверив, будто он принял замечания к сведению, командиры охотников, нет-нет да заглядывающие в Ниэв Эйд, уже начали издалека заводить разговоры с Орнольфом, выясняя, отправится ли Молот Данов на летнюю охоту самостоятельно или присоединится к какой-нибудь дружине.
В том, что Альгирдас и Орнольф будут работать вместе, никто даже не сомневался, и каждому из командиров хотелось заполучить эту пару…
Тут-то Син всех и огорошил.
Получилось, что сразу со всеми. Вот и стягивались одиночки и группы на Межу, в большой лагерь, разбитый неподалеку от стен вроде бы вражеской крепости. И теперь-то Орнольф понимал, что пять лет назад, помогая ему и приятелям проходить весенние испытания, Паук не сделал ничего, заслуживающего наказания карцером. Тогда, в ту весну, Син просто почувствовал настоятельную потребность спрятать своего ученика от всех, и желательно навсегда. Это было сродни инстинкту, не рассуждающему стремлению человека, отыскавшего клад, немедленно закопать его поглубже, чтоб, не приведи боги, не досталось сокровище никому чужому.
Альгирдас не смущался ни возлагаемыми на него ожиданиями, ни предстоящим испытанием, ни тем, что люди много старше, умнее и опытнее принимали его, как равного. Он знал всех своих братьев, знал всю жизнь, хотя многих увидел впервые только сейчас.
Увидел… За два года возможность видеть так и не стала для Паука обыденностью, по-прежнему оставаясь драгоценным, хотя и горьким подарком Жилейне. Мир стремительно раздвинулся, стал широким, беспредельным, и Альгирдас смотрел, жадно вбирая каждую деталь, смакуя цвета и краски, так легко и правильно сочетающиеся со звуками. И вряд ли смог бы понять, почему при взгляде на него охотники улыбаются, словно против воли. И почему Орнольф, оказавшийся ненадолго рядом, отвесил ему ласковый подзатыльник:
– Какой ты все-таки еще маленький, Эйни…
За «Эйни» следовало бы сказать ответную гадость, а уж за «маленького» и вовсе уничтожить какой-нибудь складной нидой. Но в словах Альгирдас был не силен. И со стороны себя не видел. Не видел огромных изумленных глаз, переливающихся всеми цветами радуги и с бесконечным вниманием разглядывающих людей всех цветов кожи, в самых немыслимых одеяниях, с ног до головы увешанных волшебными амулетами и оружием.
Через месяц ему исполнялось шестнадцать лет. По меркам смертных он давно уже был взрослым, и признавать другие мерки отказывался наотрез.
Задачу перед ним Син поставил простую, но грандиозную: сплести паутину, которая охватила бы всех присутствующих охотников. Начать следовало с северян, и раскидывать тенета дальше, насколько достанет сил.
Братья, наученные опытом отсутствующей пятерки, пришли в беспокойство. Со всех сторон начали гаснуть до этого ярко светящиеся амулеты, – те, кто ворожил, жульничая ли в кости, разводя огонь или добавляя крепости напиткам, немедля прекратили ворожбу. Альгирдас разглядел даже таких, кто откладывал подальше оружие, опасаясь, как бы липкая паутина не вытянула цуу из заветных рун. Не то, чтобы Пауку не доверяли… но шестнадцать лет – это не тот возраст, в котором Гвинн Брэйрэ отчетливо представляет себе, на что способен. А здесь многие еще помнили себя шестнадцатилетними.
– Будет не больно, – не удержался от шпильки Альгирдас, разбрасывая первые нити.
Ответом было недовольное ворчание братьев.
Никто из них еще не видел паутины в действии. Ее вообще наблюдали только Син и наставники, обучавшие чародейству. И чтобы облегчить задачу себе и братьям, Паук сделал нити видимыми обычным взглядом. Сам-то
Тогда Орнольф поймал в руки ближайшую к нему нить, и за ним настороженно, но решительно, потянулись остальные братья.
Альгирдас шевельнул пальцами, привыкая к новым ощущениям. В Щецине он дрался с пятью Гвинн Брэйрэ, и всех пятерых поймал в тенета, но тогда он был не в себе и не вникал в ощущения. Да и пять жертв – совсем не то, что пять десятков. Тем более что сейчас он не должен был вытягивать чужую силу.
А вообще-то ничего. Даже интересно.
Пять десятков нитей, шесть, восемь… вот их количество перевалило за сотню. Сам Паук уже не смог бы сказать, кто из братьев ловит очередные летучие паутинки, но какая-то часть его следила за всеми.
– Достаточно, – приказал Син, – северяне – все. Теперь ступайте в тварный мир, каждый в свои земли. Паук, не отпускай их.
Альгирдас только кивнул. Уж он-то не отпустит.
А дальше, дальше он мог наблюдать со стороны матерых бойцов Гвинн Брэйрэ проявления восторга, приличествующего скорее юнцам, нежели взрослым мужам. Причем, сразу отовсюду. Они слышали друг друга. Братья, разошедшиеся каждый в свой далекий край – в ледяную тундру, в зеленые леса Европы, в азиатские степи, в почти безлюдную тайгу Страны Великих Озер, – они слышали друг друга. И для этого больше не нужно было прибегать к чарам на крови. И Альгирдасу не составляло ни малейшего труда удерживать их всех на концах паутины.
По приказу Сина, он набросил тенета еще на нескольких братьев, и еще. Все меньше Гвинн Брэйрэ оставалось на Меже, один за другим они уходили в тварный мир. И круглое лицо Сина утратило обычную невозмутимость. Старший наставник позволил себе улыбку, не входящую в сотню дежурных и предписываемых канонами. Старший наставник просто улыбнулся:
– Это даже лучше, чем я ожидал.
Дальнейшее было уже совсем легко. Паук перегонял через себя потоки сил, от брата к брату, от группы к группе, он заплел свою часть паутины так, чтобы работать с каждым Гвинн Брэйрэ по отдельности, или объединять их в пары, шестерки, дюжины. Но он, конечно, никак не думал, что это все всерьез. Что проба сил будет проводиться на настоящей охоте. Не в обычаях Сина было затевать что-то настолько новое без множества предварительных испытаний. А старший наставник без колебаний бросил Гвинн Брэйрэ на уничтожение тех фейри, что ближе всего были к людям. Не по месту обитания, а по способу кормиться.
И первая охота Паука стала последней для великого множества людоедов, независимо от того, что именно пожирали они: плоть и кровь, или мысли и чувства.
Страшное дело, сколько оказалось среди них людей. Обычных смертных. Малефиков, как называли их христиане. Именно в христианских землях, в бывшей империи Великого Карла, свили свои гнезда самые свирепые твари – те, что носили человеческое обличье. Они привыкли к своей безнаказанности среди поклонников Белого бога, привыкли к тому, что в них не верят. Пожиратели детей и вампиры, стриги и маски жировали под рукой христианнейших правителей, почти не опасаясь охотников Гвинн Брэйрэ. Убивать их запрещалось законом. Удивительно, но так и было, человека могли казнить за покушение на убийство чудовища. И христиане соблюдали закон. А братство обычно больше сил тратило на то, чтобы уцелеть в христианских землях, чем на охоту за людоедами.