Охотник
Шрифт:
— Я б не сказала, что у него тут что-то поломано, — наконец произносит она, выпрямляясь. — Просто ушиб. В ближайшие дни не нагружай его особо.
Трей выпускает Банджо, тот нарезает круги, пытаясь вылизать обеих разом — показать, что он их прощает.
— Спасибо, — говорит Трей.
— Лучше б ему сегодня здесь остаться на ночь, — говорит Лена. — В такую даль на горку не подниматься.
— Я его понесу, — говорит Трей.
Лена упирается в нее взглядом.
— В потемках?
— Ну.
— Если ты хоть раз споткнешься, вам обоим будет хуже, чем уже есть.
Трей думает о широкой прохладной постели и о том, что дома ждет отец — чтобы суетиться и шпынять ее. Спрашивает отрывисто:
— Ты знаешь, кто это с моим братом сделал?
Об этом они прежде не разговаривали ни разу. Лена никакого удивления не выказывает и не пытается сделать вид, что не понимает, о чем речь.
— Нет, — отвечает. — Никто не собирался сообщать, а я не собиралась спрашивать.
— Ну, может, догадки есть.
— Может, и есть, да. Но могу ошибаться.
— Какие догадки?
Лена качает головой.
— Не. Играть в угадайку — это насчет того, кто с вашим пугалом развлекается или кто насрал Кунниффам на крыльце. А не насчет такого.
— Я уже их тут всех ненавижу, — сообщает Трей. — Кроме вас с Келом.
— Так-то оно так, — соглашается Лена. — Если б ты узнала, кто это сделал, ты б их всех ненавидела меньше?
Трей осмысляет вопрос.
— Не, — отвечает.
— Ну и вот.
— Я б поняла, кого ненавидеть сильней.
Лена опускает подбородок, признавая справедливость сказанного.
— Если б я знала наверняка, — говорит она, — я б тебе, возможно, сказала. Дело это, может, и паршивое, но уж как есть. Но я не знаю.
— Прикидываю, это Дони Макграт, — говорит Трей. — На крыльце у Кунниффов, не пугало. Потому что миссис Куннифф ввалила ему за то, что он музыку включает громко.
— Похоже на то, — говорит Лена. — Но тут другое дело. Тут все наверняка. Мало кто в округе стал бы срать на крыльце, большинство бы навоз коровий положило; Дони — исключение. Но есть уйма тех, кто станет скрывать, когда что-то идет наперекосяк, неважно, насколько плохо дело. Тут только вслепую гадать.
— Ну, — говорит Трей. Ей хочется сказать, что настоящая разница в том, что ни у кого нет ни права, ни нужды знать про крыльцо Кунниффов, тогда как знать о Брендане Трей имеет и право, и нужду, но усталость внезапно сшибает ее, словно камнем в голову. Трей обожает Ленину кухню, видавшую виды, по-правильному бардачную и всю в теплых тонах. Хочется лечь тут на пол и уснуть.
Есть и третий вариант. Можно уйти от всего этого. Влезть на гору и остаться там, пока все это не сдует, пожить в том заброшенном домике или податься к кому-то из горных людей. Они не болтуны, вопросов задавать не станут и не сдадут Трей, кто б ни пришел искать. Таких, как Рашборо, они не боятся.
Лена не сводит с нее глаз.
— Ты это с чего вдруг? — спрашивает. Лицо у Трей не выражает ничего. — Почему спрашиваешь меня сегодня, два года спустя?
Трей такого не ожидала. Лена меньше кого угодно склонна совать нос в чужие дела, и за это, среди прочего, Трей она нравится.
— Не знаю.
— Клятые подростки, — произносит Лена. Встает с пола, идет открыть собакам дверь. Они врываются в дом проверить, как там Банджо, обнюхивают ему лапу. — Этот дружок ужинал уже?
— Не-а, — отвечает Трей.
Лена находит дополнительную плошку, вынимает из шкафчика мешок собачьего корма. Все три собаки забывают о лапе Банджо и берут Лену в кольцо, вьются у ее ног и в полном масштабе показывают голод биглей.
— Когда мне было шестнадцать, — говорит она, — у меня подружка одна забеременела. Не хотела, чтоб родители знали. Я знаешь, как поступила? Держала рот на замке.
Трей одобрительно кивает.
— Идиётина я была хренова, — продолжает Лена. Отпихивает собак коленом, чтоб насыпать им корма. — Той подруге врач нужен был, чтоб смотрел за ней, могло ж пойти наперекосяк. Но я думала только о том, что взрослые хай подымут, все усложнят. Проще их не впутывать и разбираться самим.
— И дальше как?
— У одной из нас мозгов нашлось побольше. Рассказала своей матери. Подругу ту посмотрел врач, родила ребенка, все было шик. Но могла б в итоге рожать в чистом поле, и оба померли б. А все потому, что мы считали, будто от взрослых напряга больше, чем толку.
Трей понимает, к чему Лена клонит, но считает, что, как и с крыльцом Кунниффов, Лена не учитывает важных различий. Трей как никогда одиноко. Она чуть ли не жалеет, что вообще заявилась к Лене, раз с Банджо все в любом случае шик.
— Это кто была? — спрашивает.
— Да блин, — говорит Лена. — Дело не в этом.
Трей кое-как встает на ноги.
— Подержишь его у себя до утра? — спрашивает. — Я за ним зайду.
Лена убирает мешок с кормом в шкаф.
— Послушай меня, — говорит она. — Мы с Келом ради тебя готовы на что угодно. Ты это понимаешь, ну?
— Ну, — говорит Трей, мучительно смущаясь, не сводя глаз со жрущих собак. — Спасибо. — Эта мысль и впрямь дает вроде бы утешение, но какое-то путаное, смутное. Оно было б осязаемее, если б Трей надо было от них какое-нибудь действие.
— Вот и помни об этом. И умыться тебе надо, и в одежке этой не шастать, иначе народ начнет спрашивать, на каких это войнах ты побывала.
На пути Трей к дому гора еще хлопотливей — хлопотливость здесь того рода, что держится на краю восприятия, полнится движеньями и шорохами, какие то ли есть, то ли нет их. Ночная жизнь в полном разгаре. Без Банджо Трей как-то голо.
За Лену она не тревожится. Возьмись отец уговаривать Лену вложить деньги в воображаемый прииск Рашборо — впустую потратит время. Беспокоится Трей о Келе. Он что-то затевает — не понять, что именно, — и не знает, кто таков Рашборо. Кел, ввязавшись в дела Трей и ее семьи, уже понес достаточно ущерба. Стоит только Трей подумать о том, что Келу достанется сверх того, она мысленно надрывается. То, что она на него сердита, лишь усиливает это чувство, сейчас она особенно остро не хочет влезать в долги перед ним глубже, чем уже влезла.