Охотники на «кидал», или кооператив сыщиков

Ванечка Кошлов, которого в армии за глаза, да и не за глаза называли не иначе как «Кашалот», возлежал на диване и мечтал. И, по сути, если бы к нему вдруг, как в сказке, пришла топмодель и попросила: «Ванечка, трахни меня, пожалуйста!» — он этим предложением, конечно, с удовольствием бы воспользовался, хотя подумал бы при этом, что она явно ошиблась квартирами, но потом бы и не знал, что с этой моделью делать. Единственное, что бы спросил:

— Киса, хочешь есть?

Она бы спросила, распахнув свои огромные глаза:

— What?

И

А дальше неизвестно было что и делать. Даже просто в ресторан сходить (а ведь ее надо не просто вести, а на чем-то везти, а лучше всего на своей личной «шестерочке БМВ» или в «Ровере»), но даже и на такси у него не хватило бы денег, а потом надо было бы снова возвращаться в эту халупу, где он жил, и просить ее помыть грязную посуду. Тут даже и спать с ней было бы негде. Полутораспальный диван был продавлен чуть не до пола, а ночью в бок впивалась скрипучая пружина. Так что такой контакт был исключен просто по социальным причинам — он был бы просто невозможен по материальным соображениям.

Впрочем, заманить сюда супермодель да еще и заставить сказать такие нежные слова можно было разве только под угрозой долгой и мучительной смерти: «Иди, блядь, быстро тут же переспи с Ванечкой, а то мы убьем тебя нафиг, и всю семью твою и друзей тоже!»

У Ванечки были всего одни ботинки, один костюм, который ему родители купили еще на школьный выпускной вечер. Костюм тогда сидел на Ванечке свободно. Бережливая бабушка тогда сказала ему: «Еще тебе и на свадьбу пригодится!» Однако накачавшийся в армии Ванечка в тот костюм уже не влезал. Вроде совершенно и не изменился внешне, но шея стала толстая, да и плечи раздались.

Юный вид Ванечки иногда приводил к тому, что его в связи с очередным призывным периодом в метро стопорила милиция в, но, полистав предусмотрительно взятый с собой военный билет, с сожалением и удивлением отпускала. А служил Ванечка в N — ской бригаде внутренних войск. В общей сложности, наверно, полгода провел на блокпосту, иногда стрелял в темноту. Также участвовал в зачистках сел, чуть не обсираясь со страха, с оружием в руках входил во дворы и дома.

После армии как-то в электричке его, спящего, растолкала тетка-контролер, он показал льготный билет, она начала приставать: что за льгота. Ванечка пропищал еле слышно:

— Участник боевых действий.

— Чего? — оторопела контролерша.

Ванечка повторил уже громче.

Сидящий рядом на скамейках народ, разные там пенсионеры и дачники, покосились на Ванечку. Ветеран, сидевший напротив, чуть не закипел от негодования. Но это он зря: у Ванечки, между прочим, действительно была настоящая медаль «За отвагу».

Впрочем, внешняя застенчивость и юный вид Ванечки были обманчивы. Да, он имел невысокий рост. В армии он славился необыкновенной прожорливостью, при этом совершенно не толстея. Тут была какая-то особенность организма.

Кстати, Кашалотом его прозвали вовсе не из-за фамилии. Как-то группа «молодых» влетела в столовую, и дежурный офицер вдруг увидел, как невысокий румяный боец с огромной скоростью, почти не пользуясь ложкой и тем более вилкой (которой, впрочем, и не было), мгновенно всосал в себя целую миску макарон.

— Это черт знает что! — вслух изумился офицер, ранее такого никогда не видавший. — Настоящий кашалот!

Один сержант как-то чуточку опоздал, пришел, а там уже все съедено, начал разоряться: мол, Кашалота надо изолировать, ему не в коня корм, он все на гавно переводит!

Впрочем, после первого года службы это жор у Ванечки потихоньку прошел.

Многим знакомо это невероятное и прекрасное ощущение вернувшегося домой дембеля. Когда уже поздним майским вечером Ванечка шел по своей улице и снова ощущал запахи детства, то двор показался маленьким и квартира, куда он вошел, вдыхая родной запах, совсем крохотной. И первое чудесное утро, когда тебя никуда не гонят, и нет никаких построений и нарядов. Выспавшись, ты выходишь в ставшей тебе тесной одежде в родной двор, на свою улицу. Ты просто счастлив. Однажды, выйдя на балкон, случайно нюхаешь форму, которую мать повесила проветриться, и тебя до кончика прямой кишки снова продирает въевшийся в нее запах казармы. Еще тебе поначалу кажется, что весь мир твой, что все девушки должны смотреть только на тебя, но тут тебя неприятно поражает то, что этот самый мир как-то и без тебя прекрасно обходился все это время, да и сейчас до тебя никому нет никакого дела. И возникает вопрос: что делать дальше?

Деньги кое-какие Ванечка привез и поначалу, казалось, что немаленькие, но на гражданке они стали исчезать с огромной скоростью. Однажды заглянул в бумажник, только и сказал:

— Вот ебучка!

Потом буквально чуть не с лупой осмотрел все отделения бумажника и карманы джинсов — денег не прибавилось. Нашел в заднем кармане джинсов три десятки, засиненные контактом с тканью и порядочно измятые. И тому был рад.

На гражданке Кашалотом его никто не называл, а обычно просто звали Ванечка. Этому способствовали румяные щеки и детский вид. Еще в армии, когда на блокпост приехал какой-то инспектирующий полковник, здоровенный пузатый дядька, навстречу ему попался вооруженный до зубов Ванечка со своим ручным пулеметом Калашникова РПК-74, опоясанный и перекрещенный через грудь, как революционный матрос, пулеметными лентами и с полной магазинной коробкой в руке. Причем, пулемет ему поначалу всучили «деды» чтобы только самим не таскать, чему Ванечка, впрочем, поначалу был очень доволен, потому что с пулеметом он был как коммандо из одноименного фильма. Потом, правда, пулемет ему надоел до чертиков. Полковник, помнится, тогда что-то орал, чем-то был недоволен, буквально писал кипятком, но увидев румяное мальчишеское лицо, только крякнул: «Ну, просто детский сад!», но почему-то тут же поуспокоился, плюнул и уехал.

Ванечка вполне мог бы быть чемпионом по скоростному засасыванию макарон. Такие же таланты были у него и по поеданию блинов. Однажды, когда в роте на масленицу вдруг устроили блинный день, Ванечка объелся так, что его из столовой выносили на руках. Идти сам он не мог. И он тогда поклялся больше никогда не переедать, и у него это получалось, поскольку переесть не было практической возможности, вследствие просто ограничения количества получаемой пищи. Его закадычный армейский дружок Леня Косой, однако, всегда ухитрялся разживаться дополнительным питанием вследствие особых отношений с местным населением. Парень он был рукастый и готовый на любую работу, иногда просто за еду: то принесет жареную курицу, то просто сырую, точнее, даже в перьях, которую он общипывал и варил в особом тайном месте. Обычно еды никогда не было столько много, чтобы объесться, но однажды Леня припер откуда-то трехлитровую банку парного молока, которую почти всю выдул, не в силах оторваться, Ванечка. Потом он, стоная, валялся на земле, ему было дурно. Позже, вспоминая об этом, он говорил: «Именно тогда-то я и узнал, что такое сверхсытость!»

Леня Косой, которого сам Ванечка звал попросту Ленчик, будучи вторым номером пулеметного расчета, по сути, являлся лидером в их маленькой группе, поскольку, хотя и происходил родом из глухой вологодской деревни, был человеком крайне самостоятельным и откуда-то знал, как вести себя в любой ситуации, что очень пригодилось в первые полгода службы. Иногда мог упереться рогом вплоть до драки, а иногда выполнял четко и безропотно все, что говорили. И притом идти на конфликт не боялся, поскольку с малолетства был взращен на драках. И еще с шестнадцати лет он работал в колхозе (тот назвался теперь что-то вроде ООО «Рассвет») на тракторе. Умел все. Был он довольно щуплый, белобрысый, с конопушками и очень курносый. Леня Косой, хоть и был невысокого роста, но имел огромные кулаки и конфликтов не избегал. С Ванечкой они дружили с первого дня учебки. Ванечка изначально признал лидерство Косого и делал все, как Ленчик. Пребывание в армии для Косого было лишено какого-либо особенного стресса. Все его устраивало, кроме питания, но он всегда еще что-то ухитрялся доставал из того, что касается еды. Кроме того, с его слов, он уже имел довольно большой любовный опыт, поскольку с четырнадцати лет сожительствовал со взрослыми женщинами. Взрослыми он считал женщин уже с 22–25 лет, главным образом доярок, которые его пригревали, поскольку мужиков в деревне катастрофически не хватало, а немногие оставшиеся жутко пили.