Охотники за Костями
Шрифт:
"Дыханье Худа!"
— Капитан! Мы потеряли двоих!
Все повернули головы.
Капрал Тарр вскочил и зашатался как пьяный.
Бальзам прошипел: — Скрипач… и тот пленник! Ублюдок зарезал его и таится в подземелье! Ждет, пока мы уйдем!
Корабб тащил умирающего малазанина, пока были силы. Но теперь оба выдохлись. Застряли в узком тоннеле. Темнота пожирала их. Корабб не был уверен даже, что они шли в нужном направлении. Сделали круг? Он не слышит никого… совсем никого. Столько тащились… они сделали круг, он уверен.
Все равно. Идти было некуда.
И больше
Столь многое в нем изменилось. Больше он не верит в причинность. Уверенность — это иллюзия, это ложь. Фанатизм — яд души, и первой жертвой в его долгом списке является сочувствие. Как можно говорить о свободе, если твоя душа в цепях?
Теперь он думал, что понимает Тоблакая.
Слишком поздно. Это великое откровение. "Я умираю мудрецом, не дураком. Но есть ли разница? Я же умираю.
Нет, разница есть. Я чувствую ее. Я сбросил цепи. Я порвал их!"
Послышался разрывающий кашель. — Корабб?
— Я здесь, малазанин.
— Где? Где это здесь?
— Увы, в нашей могиле. Прости. Сил больше нет. Меня предало собственное тело. Прости.
Через недолгое время до него донесся тихий смех: — Все равно. Я был без сознания… ты мог меня бросить… где остальные?
— Не знаю. Я тащил тебя. Нас оставили позади. Теперь мы потерялись. Вот и всё. Прости…
— Хватит, Корабб. Ты тащил меня? Это объясняет ссадины. Как долго? Как далеко?
— Не знаю. Кажется, день. Воздух был теплым, потом стал холодным — он будто вдыхается и выдыхается, но что тут вдох и что выдох? Не знаю. А теперь ветра вовсе нет.
— День? Ты сошел с ума? почему не бросил меня?
— Если бы я сделал так, малазанин, твои дружки убили бы меня.
— А, вот почему. Знаешь, я тебе не верю.
— Ты прав. Все проще. Я не смог.
— Все ясно.
Корабб закрыл глаза — держать их открытыми было трудно и незачем. Наверное, он ослеп. Рассказывали, что пробывшие слишком долго в подвалах замка пленники выходят слепыми. А за слепотой приходит безумие.
И вот он расслышал звуки, все ближе… откуда-то. Он слышал их уже не в первый раз. Теперь слышал и отдаленные крики. Может, это реальность. Демоны паники захватили солдат, одного за другим. — Сержант, тебя звать Смычок или Скрипач?
— Смычок для обмана, Скрипач — когда я говорю правду.
— Ага, это свойство малазан? Странно…
— Нет, это мое личное свойство.
— И как мне тебя звать?
— Скрипач.
— Ладно. "Лестный дар". — Скрипач, я тут подумал… Вот я в ловушке. Но лишь теперь я сбежал из тюрьмы. Забавно, не так ли?
— Чертовски весело, Корабб Бхилан Зену'алас. Что там за звуки?
— Ты тоже слышал? — Корабб затаил дыхание. Все ближе…
И что-то коснулось лба.
Корабб с воем рванулся в сторону.
— Стой! Проклятие, стой!
Скрипач крикнул: — Геслер, ты?
— Да. Успокой своего дружка, ладно?
Корабб замер, хотя сердце стучало все сильнее. — Мы потерялись, малазанин. Прости…
— Тише! Слушай сюда. Вы всего в семидесяти шагах от выхода наружу — мы все уже там, понял? Бутыл вывел нас. Его крыса вывела. Вас блокировал обвал — я прорылся…
— Ты
— Верь мне, это была самая трудная штука в жизни. Не знаю — или знаю — через что прошел Правд, побежав во дворец. Возьми меня Бездна! Я весь трясусь.
— Веди же нас, — сказал Корабб, хватаясь за упряжь со Скрипачом.
Геслер попытался пролезть мимо него: — Я сам смогу…
— Нет. Я тащил его досюда.
— Скрип?
— Ради милостей Худа! Геслер, я никогда не был в лучших руках.
Глава 8
Сарканос, Ивиндонос и Ганат стояли и смотрели на груды тел, на куски плоти и обломки костей. Поле боя знает лишь потерянные мечты, знает лишь пугливых духов, прижавшихся к почве. Духи помнят только место, где расстались с жизнью. Мрачная тишина повисает в воздухе, когда смолкает лязг оружия и рассеиваются вопли умирающих.
Они не бились здесь, но все же появились здесь. Никому не ведомы мысли Джагутов и их замыслы, но кто-то услышал их беседу.
— Все сказано, — произнесла Ганат. — Гнусная сказка окончена, никого не осталось, чтобы поднять знамя и объявить себя победителем.
— Это темная равнина, — ответил Ивиндонос. — У меня хорошая память, но никогда не видел я такого горя.
— Память твоя недостаточно хороша, — сказал Сарканос.
— Смелое обвинение, — оскалил в гневе клыки Ивиндонос. — Скажи, к чему я остался слеп. Скажи, где было большее горе, чем увиденное нами сейчас.
И Сарканос отвечал: — Впереди лежат равнины еще более темные.
Бывают времена, размышлял капитан Ганоэс Паран, когда человек не должен верить ни во что. Ни один избранный путь не изменит будущее, и будущее это остается неведомым даже богам. Он ощущал подводные течения и ждущее впереди потрясение, он лишился сна и отдыха, но все сильнее подозревал, что все его попытки придать будущему форму — лишь самообман.
Он гнал лошадей, избегая деревень и поселков, по которым разбросала ядовитые семена Госпожа Чума, вбиравшая в себя зараженную кровь и раздававшая взамен десять тысяч смертей. Он сознавал, что вскоре счет пойдет на сотни тысяч. Несмотря на все его усилия, вонь смерти была неистребима, она прилетала то с одной стороны, то с другой, непонятно откуда, неважно, сколь большое расстояние лежало между ним и населенными местностями.
Чего бы ни желала Полиэль, ее замыслы были обширны. Паран страшился, что так и не понимает ведущейся здесь игры.
Там, в Даруджистане, в безопасности Дома Финнест, известная как Семь Городов страна казалась такой далекой от центра событий — от тех мест, которые он посчитал центром грядущих событий. Их загадка была среди причин, пославших его в путь — он искал способа понять, как случившееся здесь встроено в более широкую схему. Если такая схема вообще существует.
Он также полагал, что война богов породит мальстрим хаоса. Ему говорили, что и раньше являлись Владыки Колоды Драконов. Ему говорили, что в нем есть необходимость. Паран начал подозревать, что он появился слишком поздно. Сеть стала слишком большой и запутанной, чтобы ум одного человека смог изучить ее.