Охотники за пчелами
Шрифт:
Что касается дона Гусмана, то все попытки вызволить его из узилища или хотя бы облегчить его положение оказались безуспешны. Розас решительно отказался пойти хотя бы на малейшие уступки ходатаев.
К несчастью, в глазах правосудия дон Гусман де-Рибейра был виновен. Консулы не могли настаивать, боясь вызвать раздражение тирана и еще более усугубить положение дона Гусмана.
Прошло полгода после его ареста. Постепенно рассудок вернулся к донне Антонии, но это для нее не было счастьем, а напротив, потому что ужасная действительность предстала перед ней в своем обнаженном виде, она осознала весь трагизм общего положения и погрузилась в такую бездну отчаяния, что близкие стали опасаться за ее жизнь.
Между тем разнесся слух, что дон Гусман де-Рибейра, который казался забытым в тюрьме, скоро предстанет перед судом военного трибунала. Розас выдвинул против него обвинение в государственной измене, чтобы заодно еще
оправдать убийства, совершавшиеся ежедневно от его имени. А вскоре был назначен и день, когда дон Гусман должен был предстать перед судом. Здесь уместно вернуться к рассказу о человеке, которого мы почти потеряли из виду. Человек этот никто иной, как Луко. Когда достойный капрал увидел, что погонщики быков и мулов бежали, что дон Леонсио бросил брата и увел с собою большую часть пеонов, он тотчас понял, в каком положении он очутился. Изменник и дезертир, он непременно должен быть расстрелян. Поэтому, когда в лучах восходящего солнца он заметил вдали надвигавшееся на станцию облако пыли, он понял, что это солдаты скачут отомстить за своих товарищей, которых он, Луко, так охотно разил саблей. Через несколько минут солдаты будут здесь и, если обнаружат его, не раздумывая, расстреляют на месте.
Эта перспектива не представлялась капралу приятной. Но с другой стороны, он любил своего начальника и не мог его бросить. Таким образом он находился в большом смятении, не зная, на что ему решиться, хотя время поджидало. К счастью, на помощь пришла жена, убедившая его том, что освободить дона Гусмана при нынешнем его положении невозможно и что, находясь на свободе, он сможет принести ему гораздо больше пользы и что, наконец, он, Луко, тоже отец и должен беречь себя ради сына. Все эти доводы показались капралу столь убедительными, что он, не колеблясь более, сел на одну лошадь, жена его — на другую, и они поехали в одну сторону, между тем как полковник со своим отрядом отправлялся в другую.
По прибытии в Буэнос-Айрес благая мысль осенила капрала. Кроме Мунвоса и трех других солдат, которые сражались с ним вместе против своих бывших товарищей, все мас-горкеры погибли, следовательно, никто не мог знать тайных действий капрала. Муньос, который поджидал его у ворот Буэнос-Айреса, рассеял его беспокойство.
Достойный капрал в сопровождении своих сообщников немедленно отправился к полковнику и подробно живописал ему то, что случилось на постоялом дворе, на чем свет стоит понося дона Гусмана.
Он так ловко обхитрил полковника, что тот, восхищенный его смекалкой и смелостью и вынужденный всему сказанному верить на слово, немедленно произвел его в сержанты, а бригадиру Мунвосу пожаловал галуны. Храбрецы рассыпались в изъявлениях признательности и преданности Розасу, а уходя, смеялись в душе.
В течение шести месяцев, предшествовавших суду над доном Гусманом, Луко проявил чудеса изворотливости, чтобы доказать преданность диктатору, и, надо сказать, что это ему прекрасно удалось. Он завоевал полное доверие диктатора и, когда попросил доверить ему охрану подсудимого во время процесса, немедленно получил высочайшее согласие.
А Луко только того и нужно было. Он поклялся во что бы то ни стало спасти своего господина, а если он принимал какое-то решение, то непременно выполнял.
К сожалению, в данном случае, как ни странно, самые большие сложности создавал сам дон Гусман. Он желал умереть. Луко без конца ломал себе голову, не зная, как преодолеть это препятствие. На все его резоны дон Гусман отвечал, что чаша терпения переполнилась, что жизнь ему в тягость и что единственное благо, на которое он уповал, была смерть.
Луко не мог найти эти доводы убедительными и горестно качал головой. Однажды Луко пришел навестить дона Гусмана с такой сияющей физиономией, что тот не мог этого не заметить и поинтересовался, что это значит.
— Наконец, я придумал, как вас убедить.
— А ты опять за свое, — сказал дон Гусман с печальной улыбкой.
— На этот раз колебаться нельзя. Через два дня состоится суд.
— Чем скорее, тем лучше. Скорее бы наступил конец, — прошептал дон Гусман со вздохом облегчения.
— Так вот, у вас есть надежные друзья, сеньор, в том числе консулы французский и английский. На рейде стоит прекрасная французская шхуна, которая ждет только вас, чтобы выйти в море.
— Если так, то она рискует никогда не покинуть Буэнос-Айрес.
— А я так не думаю. Я уже договорился с французским консулом. Послезавтра шхуна снимется с якоря и пошлет за вами лодку. На шхуне вы оказываетесь под защитой французского флага, и никто не посмеет вам ничего сделать.
— В последний раз выслушай меня хорошенько, Луко, — сказал дон Гусман твердым голосом. — Я не хочу — слышишь! — я не хочу спасения. Я хочу, чтобы моя смерть послужила проклятием тирану. Благодарю тебя за преданность, мой добрый слуга, но требую, чтобы ты не подвергал более себя опасности из-за меня. Обними меня и не будем больше говорить об этом.
— Итак, ваше решение твердо и ничто не может заставить вас изменить его?
— О! Может быть, единственный человек был бы способен повлиять на меня, но этот человек не знает о том, что происходит. К счастью для нее, она лишилась рассудка, а с рассудком и терзающих сердце воспоминаний.
Луко улыбнулся и, расстегнув мундир, вынул письмо из нагрудного кармана, которое молча подал дону Гусману.
— Что это, Луко? — воскликнул дон Гусман, не решаясь взять письмо.
— Читайте, читайте, — ответил старый слуга. — Я хотел сделать вам сюрприз, как только вы окажетесь на свободе, но вы так упрямы, что вынудили меня сделать это теперь.
Дон Гусман распечатал письмо дрожащей рукой и быстро пробежал его глазами.
— Боже всемогущий! — вскричал он в волнении. — Возможно ли? К Антонии возвратился рассудок, она приказывает мне жить!
— Будете вы повиноваться мне на этот раз?
— Делай, что хочешь, Луко, я буду повиноваться тебе во всем. О, теперь я хочу жить!
— Вы будете жить, клянусь вам, — и Луко попрощался с доном Гусманом.
Наконец настал день суда. Диктатор, зная настроение горожан в связи с предстоящим судом, позаботился о том, чтобы укрепить гарнизон Буэнос-Айреса частями из других городов скорее для острастки друзей дона Гусмана нежели для охраны его.