Охотники за удачей
Шрифт:
— И они вам все так легко рассказали? — не поверил Сидоровский. — И про Бородинского, и про дачу?.. С чего бы это вдруг?
— А я на них испробовал те методы, которыми они мне грозили, — пояснил «суперстар». — Грязные и примитивные методы, но для их убогого воображения — верх инквизиторского искусства… Ах, разве так пытают?! Вот раньше пытали, так пытали! А это… Тьфу!
Устенко поперхнулась кофе и закашлялась. Ключинский поспешно похлопал ее ладонью по спине и укоризненно посмотрел на шкодливо улыбающегося «суперстара»:
— Зачем ты людей пугаешь? Мог хотя бы за столом удержаться от своей привычки шокировать людей…
— Да разве же я пугаю?! — искренне изумился Лихолит. — Вот если бы я начал
— Ох, Николай, Николай, — только и вздохнул Ключинский.
— А что здесь такого? — пожал плечами Лихолит. — Подумаешь… Кстати, Григорий, друг мой, ты знаешь, что я стал отъявленным коммунистом?
— Если мне не изменяет память, ты и состоял в партии, — сказал Ключинский.
— Так то была чистая формальность. Нельзя было работать в моей конторе и быть беспартийным. Я и не раздумывал никогда над этим. Коммунист, и коммунист. Хоть горшком называйте, только в печь не ставьте и работать не мешайте. А теперь я из принципа налево и направо заявляю, что я — коммунист. Это сейчас так весело! И как только какой-нибудь псевдодемократ войдет в пик своей истерии, я ему так ласково-ласково сообщаю, что я был еще и «палачом НКВД»… Это надо видеть! Словами это не передашь!.. Костенеющим языком начинают лепетать, что, в принципе, во времена социализма и хорошего было немало, и рост экономики был необычайно высок, и в космос мы первыми полетели, и в науке гигантские достижения делали, и о всеобщем равенстве и братстве мечтали, и что войну выиграли, и моральные ценности были не то что сейчас, а «перегибы на местах» — так они сейчас куда чаще, чем тогда, встречаются… Ой, да много чего вспоминают. И это так интересно!
— И зачем тебе все это нужно? — вздохнул Ключинский. — Когда-то ты возмущался моей терпимостью к «палачам и цареубийцам», называл революцию «бунтом» и даже бегал по инстанциям, когда меня пытались посадить…
— Я говорю только то, что думаю. Я — примитивный человек, Григорий… Но в политику я никогда не лез. Зато в своем деле был профессионалом высшей пробы. Сейчас таких уже не производят. Обмельчал народишко. И котята слепые, а не волки… А почему… Проституток от политики я ненавижу. Ты хочешь сказать, что то, что сейчас творится — демократия? Проституция это. Между «демосом» и «кратией» — каменная стена стоит. И «кратии» насрать на то, что хочет «демос». Просто большинство коммунистов-проституток стали называться демократами. Помню я, как эти партийные бонзы партбилеты перед кинокамерами журналистов рвали. Их кто-нибудь насильно в партию тащил? Уговаривал, заставлял, упрашивал, угрожал? Нет, даже наоборот, еще и не всех принимали. Они один раз предали, и другой раз предадут. Проститутки и есть.
— Да зачем? — воскликнул Ключинский. — Зачем дразнить дураков? От этого нет никакой пользы.
— Зато есть удовольствие, — заметил Лихолит. — Мне это нравится. Я не ангел. Я — здоровый, обаятельный, удачливый, сильный и нахальный мужик. И проституток от политики не люблю. И дураков не люблю. И подлецов не люблю. Зато очень люблю, когда им плохо. В каждом человеке есть частичка… м-м… частичка Ключинского, частичка Лихолита, частичка Врублевского, частичка Филимошина. И каждый растит в себе ту частичку, которая ему больше нравится. Ты выращиваешь Ключинского в себе, а я вытравливаю Филимошиных и Шерстневых — в других. Но я не могу вырезать из себя Лихолита. Ну, нравится он мне. Это такая обаятельная, милая старая сволочь… Просто до обаятельного отрицательный персонаж. И ничуть не стыжусь этого. Я уверен, что прав, и готов защищать свою позицию до последнего.
— То-то и плохо, — сказал Ключинский. — Нельзя победить зло его же методами… Ты
— А я все время нежданный гость, — сказал Лихолит, — Но не «незваный». Меня зовут убитые. И чтобы успокоить их, выполнить их просьбу, отомстить их убийцам и защитить их детей — приезжаю я…
— Нельзя отнимать у людей шанс на раскаяние и спасение. Даже пророки приходили не к праведникам, а к грешникам. К таким, как ты, в том числе… Ты веришь в Бога?
— М-м… Наверное — да… Да, верю. Но не в религию.
— Так что же ты скажешь, когда предстанешь перед Ним?
— Извините, ошибся дверью. Кажется, мне несколькими этажами ниже.
— А если серьезно?
— Если серьезно, — в глазах Лихолита явственно полыхнул огонь, — если серьезно, то и после смерти я пойду туда, где собираются подлецы. Муки ада? Хе… Это — «цветочки» до тех пор, пока туда не пришел я. Вот когда приду я, тогда и начнется настоящее веселье! Я не оставлю их и после смерти. Я буду преследовать их по всем кругам ада, придумывать самые страшные пытки и мучить их так, как не снилось ни одному садисту! Не будет им спасения ни под землей, ни в пламени! Нет во мне милосердия, Григорий. К ним — нет! Можно назвать меня маньяком, палачом и садистом. Я и есть маньяк, палач и садист. Я готов пилить ржавой пилой глотку Гитлеру, сажать на кол Чикатило и снимать кожу с Иртышева… Нет, в аду меня привлекает «компания». Я — компанейский человек, Григорий. Со мной они не соскучатся. Я заслужил это право, Григорий. Я не проповедую свой образ жизни и не сужу никого — на это у меня прав нет, но на месть у меня право есть, и я его никому не отдам…
— Пожалей хоть ребят, — попросил Ключинский. — Не втягивай их в это… Ты же знаешь, чем это кончится…
— А кто их принуждает? — «удивился» Лихолит. — Каждый поступает так, как хочет. Все исключительно добровольно. Я превосходно справлюсь в одиночку. Более того, они даже будут мне мешать, путаясь под ногами. Кто они такие? Дилетанты. А вот я — специалист по терроризму, убийствам и прочим пакостям. Так что, Григорий, у засранцев этого города настали тяжелые времена. Никто не уйдет, не заплатив по счету. Я себе уже набросал в уме маленький списочек. Каждый будет плотить по индивидуальному счету, но заплатят все.
— И тебе призраки убитых тобой по ночам не приходят?
— Приходят. И слезно просят оставить их хотя бы после смерти в покое. Но я не оставлю. Каждый должен получить то, что заслужил — в этом ты прав. И убийцы, и насильники, и политики, и проститутки…
— Послушайте, да сколько же вы будете облаивать проституток?! — не выдержала Лариса. — Что они вам такого сделали?! Что вы имеете против проституток?
Лихолит с усмешкой посмотрел на нее:
— Если это не «политическая проститутка», то ничего. Наверное, для больных и калек они необходимы… Но лично я не понимаю — как можно платить за это деньги?! Я доставляю женщине удовольствие, и я же раскошеливаться должен? Хе, увольте… Это я дарю ей свой опыт и свое умение. Я еще не встречал девушку, которая могла бы мне дать столько, сколько я даю ей. Я профессионал во многих областях, душа моя. В том числе и в сексе.
— В вашем-то возрасте? — фыркнула Лариса. — Свежо предание, да верится с трудом. Я, конечно, понимаю, что «седина в бороду, бес в ребро», но я помню еще и то, что «видит око, да рот неймет». Сколько вам лет?
— Шестьдесят.
— Вот-вот. В вашем возрасте уже на солнышке греться нужно, а не воевать да за девками бегать.
— Милая моя, — в тон ей ответил Лихолит, склоняясь к самому ее носу, — пока у меня на руке есть хоть один палец, я буду чувствовать себя мужчиной.
К удивлению Врублевского, Лариса густо покраснела. Он даже и представить не мог, что она способна смущаться.