Охотники за удачей
Шрифт:
И тут произошло то, чего Врублевский ожидал меньше всего. Миронов сложенными «в замок» руками ударил своих подельников, отбрасывая их назад, захлопнул дверь и привалился к ней, надежно баррикадируя собственным телом.
— Беги, — кивнул он Врублевскому. — Быстро!
— Но…
— Открой, Мирон! — закричали из-за двери. — Ты что, спятил?! Открой, сука! Открой, стрелять буду!
— Беги, долго я их не продержу — задвижки на двери нет, — спокойно глядя на Врублевского, повторил Миронов. — Беги… И помни: не бандита спасаю, а офицера…
Словно очнувшись, Врублевский бросился к окну, ухватился за раму, подтянулся и с трудом, обдирая бока и плечи, вывалился на крышу. Заметив огромную полуразрушенную печную трубу, побежал к ней, с трудом удерживая равновесие на обледенелой жести крыши. Девочка сидела за трубой и смотрела на него широко распахнутыми глазами, в которых плескался ужас, граничащий с безумием.
— Не бойся, я — друг, — сказал Врублевский. — Иди ко мне… Меня послал Толстяк. Я друг Наташи, твоей тети… Не бойся, сейчас мы с тобой уедем отсюда…
Он поднял ее на руки и заспешил к пожарной лестнице. Когда он встал на первую ступеньку, в глубине чердака гулко и раскатисто ударили выстрелы. Сначала два, и через несколько секунд третий, контрольный. До хруста сжав зубы, Врублевский взялся за холодные металлические поручни и, крепко прижимая к себе одной рукой девочку, начал спускаться.
— Не бойся, — бормотал он, — держись за меня крепче и ничего не бойся. Ничего не бойся. Не бойся.
У края крыши появилось чье-то лицо. Бандит прицелился было в торопливо спускавшегося Врублевского, но взглянув на окна дома напротив, стрелять не решился. Что-то крикнув своему напарнику, засунул пистолет за пояс брюк и последовал за Врублевским.
— Не бойся, — как заклинание, шептал Врублевский. — Ничего не бойся. Держись за меня и не бойся.
«Догонят, — с тоской подумал он про себя. — Не убежать мне с ней… Машина с Ларисой стоит на соседней улице, и бежать до нее метров сто пятьдесят-двести, да еще с ребенком на руках… А я без оружия. Не успеть…»
Когда до земли осталось метра полтора, он решился па прыжок. Асфальт больно обжег подошвы ног, но спружинив, Врублевский сумел сохранить равновесие и, чуть прихрамывая, бросился в сторону подворотни. За спиной послышались топот и чье-то тяжелое дыхание.
«Почему они не стреляют? Не рискуют убивать на улице? Доведут до арки, и уж там… Впрочем, могут и на улице… Кажется, это конец, и все было напрасно…»
Задыхаясь, он вбежал в арку. До машины, за рулем которой сидела Лариса Устенко, оставалось метров двадцать, но за его спиной уже отчетливо и страшно щелкнул взводимый курок…
А потом время словно замедлило свой бег. Как в замедленном кино Врублевский увидел силуэт высокого широкоплечего человека, шагнувшего в полумрак арки навстречу ему. Человек молча и несколько картинно, словно он был в тире, поднял руку с пистолетом…
Крепко прижав к себе девочку, словно желая закрыть ее своим телом, Врублевский вжался в холодную стену и закрыл глаза…
В полузакрытом
— Связалась я с вами на свою голову! — причитала Устенко, в бессильной ярости бросая то на Врублевского, то на Сидоровского выразительные взгляды. — И зачем я только с вами связалась! Ведь как чувствовала!.. Ой, дура! Ну, я и дура!
— Помолчи, — сухо попросил Сидоровский, заботливо убаюкивая сидевшую у него на коленях девочку. — Ты мешаешь мне думать…
— Я ему мешаю! — возмутилась она. — Я помогаю, а не мешаю! К несчастью — помогаю! И откуда же вы свалились на мою голову?! Сперва спрятать на пару дней, потом сходить в квартиру за скрипкой, потом в машине пять минут подождать… У-у!.. Дождалась! Доездилась! Допряталась!
— Может быть, действительно помолчишь? — предложил Врублевский. — Тебе-то что грозит? Это нам надо думать, как выпутываться…
— Что мне грозит?! — она даже задохнулась от негодования. — Ты спрашиваешь, что мне грозит?! Да меня прирежут! Меня пристрелят! Меня задушат и утопят! Меня… Думаешь, они не узнают, кто вам помогал?! Еще как узнают! Ох, и дура я! Дура! Дура! Дура!
— Нужно уходить из города, — сказал Врублевский. — Мы не можем стоять в этом закоулке всю жизнь. Машину рано или поздно заметят, доложат Шерстневу, и тогда… А у меня даже оружия нет.
— Тебе оно больше не понадобится, — мрачно заверил Сидоровский. — Тебе его кирка и лопата заменят. А может быть, и пила, это уже на зоне решат.
— Не-е, капитан, на зону я не пойду, — сказал Врублевский. — Об этом и не мечтай.
— Пойдешь. Как миленький пойдешь. Я сказал, что тебя посажу, и я тебя посажу. Считай себя арестованным.
— Да? Тогда покажи ордер и отвези меня в КПЗ, — обаятельно улыбнулся ему Врублевский. — А если нет — тогда, извиняй…
— Посажу, — убежденно сказал Сидоровский. — Такие, как ты, должны сидеть в тюрьме. Ты — одна из тех гнид, которые превратили страну в гниющее болото. Наглые, жадные, вечно находящие себе оправдание, безжалостные ублюдки… Пойдешь на зону, никуда не денешься.
— Ты мне морали не читай, — сверкнул глазами Врублевский. — И язык свой попридержи… Тоже мне, праведник… Хочешь в тюрьму меня отправить? Докажи вину. Что я такого совершил? Где у тебя доказательства? За что же вы на меня напраслину возводите, дяденька? Я ведь еще маленький и ничего не делал…
— Да я тебя…
— Эй! Эй! Вы еще подеритесь прямо в машине, — окликнула их Устенко. — Нашли время и место. Сейчас надо не о личных счетах думать, а о личных задницах. Их как-то спасать надо…