Охранитель
Шрифт:
— Смогли что–нибудь вытянуть из ореады?
— Боже упаси! Предупредил, что если повторится история с арбалетом и пострадает хоть один человек, тогда мы за нее возьмемся всерьез — пусть не вмешивается в людские дела. Почует опасность для себя, захочет что–нибудь рассказать, сама придет. Перед восходом солнца я ореаду отпустил: у меня нет власти над не–людьми. Но если бы у Древних была своя инквизиция, думается, мы бы сотрудничали!
Лошадки, — а в конюшнях Sanctum Officium заморенных одров не держали, отдавая предпочтение дорогим, рослым и выносливым кастильским скакунам, —
Далеко впереди, средь сверкающих льдистыми адамантами всхолмий показалось темное пятнышко.
— С тракта направо, — подсказал внимательный Жак. — Крепость Бребьер.
Слово «крепость» было, вне сомнений, некоторым преувеличением. Двести пятьдесят лет назад тамплиеры избрали для строительства одного из многих своих форпостов выветрившийся скальный выход в Арденнских предгорьях.
Много путешествовавший по Лангедоку Рауль видел то самый Монсегюр, оплот еретиков–катаров, стоявший на колоссальной отвесной горе высотой чуть не в милю, а Бребьер возвели на груде выпрастывающихся из гребня холма и поеденных временем гранитных глыб — правда, ну очень здоровенных, каждая с двухэтажный городской дом.
Рыцари–храмовники не мудрствовали — северная Франция это вам не Святая земля, где каждодневно грозит нападение сарацин, а значит строить колосса вроде замка Крак–де–Шевалье смысла не имеет. Для эффективной обороны на случай какой–либо неприятной неожиданности (к примеру норманнский или фламандский разбойный налет, что в позапрошлом XII веке еще изредка случалось) вполне достаточно квадратной башни–донжона, у соседей в Священной Империи называемой «бергфридом», двора огороженного стеной в три человеческих роста и ворот с опускающейся решеткой.
Очень просто и очень разумно. Окружающая местность с башни простреливается, лес вокруг вырублен на расстоянии полумили чтобы видеть подходы. При необходимости до прибытия подкреплений замок смогут защищать человек десять–двадцать, хватило бы стрел для луков и арбалетов.
Тамплиерская символика давно исчезла — на донжоне колышется черный стяг ордена святого Иоанна Крестителя с восьмилучевым белым крестом посередине. Над створками ворот когда–то находился резной каменный медальон с куполом Храма Иерусалимского, но теперь он сбит долотом, контуры едва угадываются.
Михаил Овернский спрыгнул с седла, перебросив поводья лошади Арриго ди Джессо. Покачал головой, ткнув затянутым в перчатку кулаком в запертые наглухо ворота. Странно — носители белого креста закрывают вход в комтурию только находясь в состоянии объявленной войны.
По уставу рыцарства святого Иоанна, каждый христианин сражающийся с оружием в руках против сарацин может войти к госпитальерам в любое время дня и ночи, получить помощь, еду, кров и по необходимости лечение. Открытые ворота всегда прекрасно охраняются — разбойникам госпитальеров не взять, научены.
— Кто, с какими намерениями? — донеслось сверху. Меж зубцами стены над воротами возник силуэт человека в черном. От шлема отразился солнечный блик, а никакой рыцарь не станет надевать шлем без серьезного повода.
— Святейшая инквизиция! — без малейшей паузы провозгласил брат Михаил. — Куриальный представитель Папы и Апостольского Понтифика Климента! Именем Святой Церкви и Господа нашего Иисуса Христа!
— Ваши полномочия, — твердо сказал госпитальер. — Передайте.
Отворилось зарешеченное оконце в воротах.
— Куда мы катимся, а? — тихонько проворчал под нос доминиканец, изымая из поясной сумки пергамент. Просунул сквозь ржавые прутья. — Если не верят инквизиции, то кому вообще верить?
Окошечко захлопнули. От взгляда Рауля не ускользнуло, что Жак незаметным жестом приказал остальным Братьям–мирянам приготовить оружие. Мало ли.
Дверь–калитка, врезанная в левую створку ворот Бребьера бесшумно отворилась. Петли не скрипнули, иоанниты тщательно следили за обителью, не упуская любых мелочей.
— Вам дозволено войти, — сказал бородатый рыцарь, загородивший проем. — Лошадьми займутся сержанты ордена.
* * *
С госпитальерами дело тоже обстояло не совсем чисто: в 1307 году король Филипп IV Красивый, обвинив Тампль во всех смертных грехах (злые языки поговаривали, что причиной тому был долг его величества храмовникам в двести тысяч флоринов и полмиллиона ливров) уничтожил знаменитый орден, значительная часть собственности которого перешла рыцарям святого Иоанна.
Часть тамплиеров репрессии не затронули — некоторые братья вовремя отреклись, покаялись и влились в ряды Госпиталя, но оставался открытым вопрос: искренним ли было покаяние? Все ли сомнительные тайны рыцарей–еретиков оказались достоянием инквизиции, проводившей тщательное расследование на протяжении целых семи лет?
И Рауль, и уж тем более Михаил Овернский небезосновательно полагали, что далеко не все. Репутация у тамплиеров была скверная — заигрались они с опасными тайнами, подозрительной магией и оккультизмом.
Стоит отдельно напомнить, что из числа великих приоров, посвященных в наиболее охраняемые секреты капитула Тампля, нескольким удалось ускользнуть от короля и Священного Трибунала. Их местонахождение не установлено доселе, четыре десятилетия спустя.
Наверное, это единственный в истории случай, когда инквизиции, при всех ее неограниченных возможностях и полномочиях, не удалось целиком и полностью разгромить противника. Три командора тамплиеров исчезли бесследно, за их головы назначалось колоссальное вознаграждение — на эти деньги можно было купить графство с тремя городками и полусотней деревень с холопами, получить полное отпущение грехов и всевозможные привилегии, но…
Но ничего. Никто не польстился на золото и щедрые посулы.
Как знать, не скрываются ли бывший генеральный визитатор Франции и Англии вместе с командорами Оверни и Прованса под черными плащами иоаннитов, сочувствовавших падшим собратьям? Следствие по обвинению храмовников Sanctum Officium еще не закрыто, а на хранящихся в Авиньонской курии подшивках с материалами дела без малого полувековой давности до сих пор выведено красными чернилами: «Изучать до полного искоренения, бессрочно».