Охвен. Аунуксиста
Шрифт:
Охвен испугался, что его сейчас накажут за то, что он испортил кандалы: он не сомневался, что это был результат их постоянного нагрева — охлаждения. Впрочем, напрасно: Рагнир весь надулся гордостью, как самка комара кровью.
— Видал, Слай, какой удар! — сказал он, а Охвен понял.
— Да! — восторженно подобострастно закивал приятель. — Настоящим бы мечом ты этого раба до земли бы разрезал. Я таких сильных ударов что-то ни у кого и не припомню.
— Это точно! — согласился Рагнир.
Они собрались уходить, но Охвен, внезапно решившись, проговорил:
— А без кандалов со мной биться слабо?
Викинги остановились, озадаченные. Они и не предполагали, что презренный ливвик может разговаривать.
— Он что-то сказал, или мне послышалось? — переспросил у приятеля Рагнир. Тот в ответ только пожал плечами: он не успел выбрать линию поведения, поэтому предпочел промолчать.
— Говорю, если я буду без кандалов, то ты меня будешь бояться? — снова заговорил Охвен.
Датчанин не ответил, он обнажил свой настоящий меч, висевший до этого в ножнах за спиной. Охвен уже начал подумывать, куда бы убежать, чуть-чуть досадуя на себя, что его юная жизнь прервется, не познав снова радости свободы, но Рагнир, подойдя, ткнул мечом, словно заставляя куда-то идти. Так иногда гонят скотину в нужном направлении, или бессловесных пленных. Охвен повиновался, двигаясь сначала предположительно на казнь или суровую экзекуцию. Потом он догадался, что путь их лежит в кузницу.
Кузнец только хмыкнул, когда взглянул на перерубленную цепь, но вносить уточнения в скупой на слова, но пронизанный гордостью рассказ Рагнира, не стал. В два удара молотка он срубил с рук Охвена браслеты и бросил их в кучу разных железяк.
Охвену показалось, что с него свалился груз, весом с наковальню. Но порадоваться дольше не получилось: не успел он толком растереть запястья, как оглушительный удар в челюсть бросил его к той куче, куда только что улетели кандалы. Искры в глазах сопровождались одуряюще немузыкальными звуками труб в ушах. Рот наполнился кровью, мир потерял устойчивость и закрутился, как в хороводе.
— Я убью тебя, ливвик! В кандалах, или без них — без разницы! — раздался чей-то, перекрывающий трубы голос, а потом все стихло.
Охвен пришел в себя только после того, как подмастерье кузнеца плеснул ему на голову воды. Он долго не мог понять, где же находится, попытался тряхнуть головой, собираясь с мыслями, но сразу же подкатила тошнота. Тогда он медленно поднял руки, чтобы ощупать голову: все ли на месте? В левом кулаке было что-то зажато, и он бездумно сунул это что-то за пазуху. Попробовал провести ладонями по волосам и задержался на ушах. Слава богу, уши не отвалились. Он облегченно вздохнул и ощупал языком зубы — вроде ни один новый не вырос. Да и старых не убавилось.
— Живой? — подал голос кузнец.
Охвен осторожно поднялся на ноги и ответил:
— Не знаю.
— Иди к своему сараю. Я скажу — тебе откроют. Отлежись немного.
Охвен, еле переставляя ноги, двинулся к своей тюрьме. Глазам было больно смотреть, голова кружилась и подташнивало. Не разбирая дороги, он добрался до топчана, даже не обратив внимания на человека, который открыл ему дверь. Кое-как улегшись, он моментально начал проваливаться в небытие — организм не мог потерпеть такого надругательства над собой и требовал покоя. Последняя мысль была: «Без огня можно и замерзнуть», но сил, чтобы шевельнуться, тем более встать, не было никаких.
4
Ближе к ночи Охвен почувствовал вокруг себя мир. Что характерно — он не вращался. Охвен приоткрыл глаза и не увидел ничего, только темноту. «Наверно, уже ночь», — подумал он. Ему было очень тяжело, будто сверху давила какая-то тяжесть. Голова не кружилась, но очень болел подбородок. Он попробовал пошевелить рукой, но удалось это не очень хорошо — все та же тяжесть. Тогда он попытался сесть — с плеч на пол нехотя сполз огромный тулуп. В сарае было пронзительно холодно. Если бы не чья-то добрая рука, то проснулся бы Охвен уже в другом мире. Он осторожно собрал заранее приготовленную щепу, достал из-под топчана два камня, с помощью которых всегда добывал искру, и запалил костер. Когда огонь начал поглощать выложенные наподобие стены сосновые поленья, Охвен медленно, как старик, заделал световые щели и обнаружил еду и кувшин у порога.
Есть не хотелось, а вот пить — изрядно. В кувшине было молоко, которое пришлось как нельзя кстати. Охвен неторопливо глотал вкусное питие, как из-за стены, с воли, раздался незнакомый голос. Впрочем, любой голос для него был незнаком, потому как редко удавалось переброситься с кем-нибудь парой фраз.
— Эй, — сказал голос, — ливвик, ты живой?
Охвен пожал плечами. Потом все-таки ответил:
— Заперт.
С той стороны кто-то хмыкнул:
— Понятно.
Они немного помолчали. Охвен потихоньку цедил свое молоко. Потрескивали поленья в огне. Незнакомец чмокал губами, словно подзывал собаку.
— Он убьет тебя, ливвик! — снова заговорил человек.
Охвен в ответ только вздохнул: это он уже уяснил.
— Когда побежишь в свою Гардарику, не уходи вглубь материка, всегда держи море с левого плеча.
— Почему я побегу?
— А тебе все равно терять нечего, — объяснил незнакомец. — Мы будем рады за тебя.
— Кто это — мы?
— Рабы, — донесся до Охвена вздох. — Ты хорошо дуришь голову этому недоноску.
— Как это? — не понял Охвен.
— Я же вижу, что не всегда тебе достается так, как ты изображаешь. Хорошо учишься уходить от его ударов.
— Кто-нибудь еще видит? — обеспокоился карел.
— Хороший воин — да. Но датчанам не интересно смотреть, как забавляется отпрыск вождя, а к нам, некогда знакомым с оружием, никто не обратится с вопросом, да и мы ничего не скажем.