Охвен. Аунуксиста
Шрифт:
Охвен только вздохнул и махнул рукой:
— Кому я дома буду нужен? Разве что матери и отцу. К ремеслу меня не приставят, сидеть на шее у родителей — не самое веселое занятие.
— Ну, ты так не кручинься. Чему быть — того не миновать. Придешь в Удеваллу — сделаю из тебя настоящего кормщика. Пойдешь домой — тоже не пропадешь, — сказал Густав. — Точно, Рог?
— Обязательно пропадешь, — закивал головой Рогатый. Он как раз в это время засмотрелся на изящную восточную красавицу, которая ловко рубила дрова у дома. — Как теперь хромому убежать? Навалятся
— Кто убьет? — не понял Густав.
— Датчане или пикты. Может быть скотты или саксы, — он пожал плечами. — Да хоть кто!
Охвен засмеялся. Наверно, в первый раз после того памятного пещерного боя.
— Ладно, други! — сказал он. — Бывайте здоровы! И держите глаза на затылке!
На прощанье Рогатый все-таки не выдержал:
— Ох, и красивая у тебя работница! Скоро будет у тебя собольи шубы просить!
Охвен оглянулся на девушку, с которой прожил почти месяц под одной крышей. Действительно, красавица. А он за время своей болезни никого не видел, ничего не слышал. Жизнь текла мимо.
Вечером, прислушиваясь к треску поленьев в очаге, он спросил:
— Как тебя зовут?
Девушка долго оглядывалась, будто Охвен задал свой вопрос кому-то другому, ей не видимому, потом ответила глухим басом:
— Вержина.
Карел чуть со своего ложа не упал. Он закрыл рот только после того, как увидел в открытых дверях кузнеца.
— Вержина ее зовут. Эх ты, вместе живешь, а имени не знаешь.
Охвен только сглотнул, не зная, что и сказать.
— Торн так и не приходил? Завтра они уходят.
— Нет, Бьорн, не приходил. Да и зачем я ему? — Охвен нисколько не переживал по поводу прощания с вождем. — Идут, значит, пора.
— Ладно, не мое это дело, — он чуть махнул кистью руки. — А ты вот что, паря, давай-ка на ноги вставать. Так недолго и бока себе все отлежать. Осенью мы уже к тебе приходить не будем. Давай уж сам.
Следующим утром из дома на костылях, потея и спотыкаясь, Охвен вышел самостоятельно. Нога не сгибалась, на нее больно было наступать, да что там — шевелить пальцами было больно! Но хоть как-то передвигаться получалось, а то мысль, что он полностью беспомощен, стала настолько привычной, что если бы не слова кузнеца, он бы еще долго валялся, как колода.
Вержина улыбнулась ему, когда он оказался во дворе, не дожидаясь помощи норманнов. Улыбались не только губы, но и глаза. Охвен даже засмущался и покраснел, отвел взгляд и начал сосредоточенно изучать истоптанную и куцую траву под ногами.
Бьорн с племянником появились вовремя, но, видя, что подмоги не требуется, заспешили уходить.
— Если помощь какая понадобится — позови! — наказал кузнец.
Он разговаривал с Вержиной, кивнув карелу.
— Погодите, погодите! — едва успел сказать Охвен. Он начал предлагать Бьорну деньги за заботу, но тот отказался.
— Да хоть меч мой возьмите! — воскликнул карел, не зная, как выразить свою благодарность.
Лицо племянника проявило живой интерес, загадочно заблестели глаза, отчего Охвен даже вздохнул с облегчением.
— Бери! — сказал он. — У меня еще один останется. Мне хватит.
Вержина по его просьбе вынесла из дому последний из датских клинков, что носил с собой Охвен. К слову, молодой воин им не пользовался, предпочитая тот, что достался ему от Хлодвика.
Охвен поправлялся. Нога оставалась не совсем рабочей — сгибать ее в колене не очень удавалось. Вернее, почти совсем не удавалось. Он подозревал, что с этим увечьем ему придется теперь мириться всю оставшуюся жизнь.
Лето отшумело стаями перелетных птиц, осень излилась серыми дождями, пришла зима. Вержина, такая красивая и далекая, оказалась самой родной на свете. Иногда по утрам Охвен просыпался, слыша смех любимой девушки, и ему казалось, что нет на свете человека, счастливее, чем он этим морозным зимним утром. Они вместе ходили на лыжах в лес, где Охвен снова занялся, как и год назад, нехитрым охотничьим промыслом. Южная красавица, впервые увидевшая снег только здесь, получала радость от любой прогулки по заснеженному лесу.
Прибегал Рогатый, вернувшийся вместе с Торном. Рассказал, что на островах погибло несколько человек из их прежней команды, в том числе и Ивальд, который всерьез подумывал уйти от Торна и выкупить свой дракар. В общем, у него, Рога, все было хорошо. И весной, может быть, они снова отправятся к тем далеким южным берегам, где так и осталась ненайденной та затерянная деревушка с сокровищами.
Прошло Рождество, когда Охвен, стараясь сохранять серьезность, показывал, как празднуют у него на Родине. Вержина слушала внимательно и помогала, чем могла: снег карелу за шиворот пихала, снеговики лепила и звонко смеялась. В один из таких вечеров Охвен и рассказал, что Торн снова по весне собирается идти в теплые моря.
Он не ожидал, что эти слова так подействуют на девушку. Она застыла на мгновенье, а потом зарыдала. Как ни пытался Охвен узнать причину слез, она ничего не сказала. После этого он уже ни разу не просыпался от счастливого смеха.
Как стена непонятного отчуждения возникла между карелом и южной красавицей. Вержина перестала ходить в лес, сидела в полутьме дома и смахивала слезы. На вопросы она не реагировала, отворачивалась и снова плакала.
Охвен не знал, что ему делать, понимая, что нужно найти какой-то выход. Принялся гадать над причиной, но понял, что для себя он сможет навыдумывать сколь угодно много ответов, каждый из которых может оказаться верным. Тогда он решил рассуждать вслух.
— Тебя очень обидел Торн, когда я был в беспамятстве.
Вержина ничего не ответила.
— Тебе кто-то угрожал здесь, пока я был в лесу.
Снова молчание.
— Тебе противно быть рядом со мной.
Девушка в отрицании часто-часто затрясла головой и начала тыльной стороной ладони смахивать подступившие слезы.
— У тебя там кто-то остался. Мужчина, наверно.
Вержина всхлипнула и заплакала.
— Сын, — внезапно произнесла она и обняла Охвена, заливаясь слезами и уткнувшись ему в плечо.