Окаянная сила
Шрифт:
— Гришенька! Какое хошь послушанье мне назначь! — воскликнула Алена, сползая с порожка и оказываясь перед Гришей на коленях. — На коленях до Троицы доползти! Бог твою молитву слышит! Гриша, мне страшно!.. Чего я только над собой не делала!..
— Мук адовых страшно? — уточнил Гриша. — Коли так — властью, мне от Бога данной, могу тебя от былых грехов разрешить, и не бойся.
— Да нет же! Ты не понимаешь, Гриша! Ох, не понять тебе, Гришенька… Да и как тебе понять?.. — Алена затосковала. — Ох, Гришенька, ну как же растолковать-то? Вот представь ты себе сундук
— Что ж тут диковинного?
— Это не диво, а вот где диво! — Алена загорячилась. — Отпираешь коробочку махонькую — а из нее укладка появляется! Укладку отпираешь — из нее ларец лезет! Ждешь, что из большого выйдет малое, ан нет — из малого большое выходит!
— Что же у тебя вышло?
— Сперва иголочка была тоненькая, и я на нее наговорила, так она и сгинула… — призналась Алена.
— Наговорила на иголочку? — Гриша насторожился — видать, слыхивал про такие штуки.
— Соперницу извести хотела… Сгубила я иголочку — откуда ни возьмись, яичко каменное. От яичка избавилась — птица прилетела…
— Утка?
— Утка?.. — переспросила Алена.
— Сказка это, Аленушка, про Кощееву смерть. Смерть — в иголке, иголка — в яйце, яйцо — в утке, утка — в волчьем брюхе… вспомнила?
— Да я ж тебе не сказки рассказывать пришла! Гришенька, ко мне и впрямь птица прилетела — Гаганой кличут! Черная вся, беспросветная…
— И волк пришел?
— То-то и оно, что пришел! Стоит волчище, скалится, куда от него податься? Дела требует! Они же все дела просили — и иголочка, и яичко, и птица Гагана! А дела-то просили — какого? Думаешь — доброго? И ведь давала я им дело! А за волком — кто? Гришенька, уж за волком-то — погибель моя придет!
— Погибель, стало быть? — уточнил Гриша. — И волк — он твою погибель приведет?
— Да, Гришенька, да! Я чую — он тут, рядышком, никто его не видит, а он меня караулит!
— Караулит, стало быть… — Гриша призадумался, качая головой.
— И злого дела просит!
— Пошли, свет, в храм Божий, — Гриша, убрав с колен Аленины руки, поднялся. Был он по-прежнему мал и тонок, как плохо выкормленный отрок, и бледен, и волосом небогат, хотя светлая бородка на сколько-то перстов и подросла. И, не оборачиваясь, пошел к церковному порогу. Алена, встав с колен, поспешила следом, да глянула на образ наддверный, вознесла руку для крестного знамения — так и застыла.
— Входи, Аленушка, — позвал Гриша, оборачиваясь, уже из притвора. — Что ты так-то — на пороге… Сюда твой волк за тобой не увяжется.
— Грешница я, Гриша, — не осмеливаясь войти, сказала Алена.
— Ну, и я грешник, — охотно признал себя за равного Гриша.
— Нет мне прощения…
— Это ты брось. Это — гордыня. Может, и в тебя бес вселился? — снова намекая на историю с Савелием, спросил юный батюшка. — Входи, лоб перекрести, расскажи, пожалуйся… тут тебя волки не тронут… а я послушаю…
— Только ты меня, Гришенька, и поймешь.
Алена, перекрестясь, вошла — и гром из-под купола
— Помнишь, как я того попа языка лишила?
— Как не помнить.
Гриша сел рядышком, повернулся к ней, подперся, приготовился слушать.
— Тогда я, помнишь, жаловалась — что вошла в меня сила окаянная. Вошла, Гришенька, только я с ней управиться тогда не умела, а она мной управляла. Пошла я на выучку… к ворожее, Гриша… к Степаниде Рязанке… она на Москве славилась… надо ж было как-то с силой совладать…
— А ты не оправдывайся, ты просто говори, нешто я тебя не пойму? Как перед Господом — не оправданий ищи, а грехи честно перечисляй, и сжалуется над тобой…
— Да, оправдываюсь я, — согласилась Алена. — Тошно мне, Гриша. Научилась я многому. Вон с Савелием сладила… А потом, Гриша… потом во мне злость проснулась — на тех, кто меня в материнской утробе проклял, кто не только мою — Дунюшкину жизнь загубил! Помнишь, как с тем Савелием было? Ведь я чуть было не отступилась, а ты крикнул — берегись, Алена, тебя ненавистью искушают!
— Не помню я что-то, чтобы в церкви кричал.
— Было, Гришенька, я запомнила… Не кори себя, ты не грех совершил, а, может, душу Савелию тем криком спас. Я тогда и не поняла сгоряча, сколь сильно это искушение. Гриша, я ведь силу свою на смертные дела тратила!..
Сползла Алена со скамьи, извернулась, снова припала к Гришиным коленям.
— Федьку первым истребила — кабы не он, жила б я в Успенской обители, что в Переяславском уезде, и горя не знала! Затерло Федьку между льдинами — а я ему кричала: «Бог наказал!» Потом Пелагейку-доносчицу, Гришенька! Как уходила — поглядела на нее и думаю — за то зло, какое от тебя Дунюшке было, получай! Потом…
— Не надо, Алена. Не исповедуешься, чай, — положив ей руки на плечи, ласково сказал Гриша. — Может, доносчика порешить — и невелик грех? Сие лишь Господу ведомо.
— Не ври, Гришка! — воскликнула Алена. — Грех! Смертный! Не утешай!
— Я не судить, а утешать послан, — тихо произнес Гриша. — Осужденному — казнь, и это дело Богово, а если кого пожалели и утешили — тот воспрянет, Аленушка.
— Стало быть, ты бы на исповеди мне этот грех отпустил? — сердито спросила Алена. — Так он же на тебя бы лег!
— Я, Аленушка, прост и малоумен, но одно я знаю — тот грех, что грешнику самому ввек не замолить, ближние замолят. Ты свечи за упокой ставишь?
— Нет!.. — в ужасе вскрикнула Алена. — Гришенька, прости, грешна — не догадалась!.. Где тут у тебя свечной ящик?
И ухватилась за подол, бесстыдно его завернула и вздернула, и впилась зубами в шов, высвобождая денежки.
— Грешники в аду сами за себя помолиться не могут — у них на нас, на живых, вся надежда. А мы, когда молитва наша прохладна, святых угодников просим — молитесь за нас, вы к Божьему престолу ближе, он вас услышит! Богородицу просим, архангелов… И пока вот так друг за дружку молимся, — до той поры и спасены… — как бы не слыша ее вопля и не видя ее суетливости, а глядя вовсе в сторону, негромко произнес Гриша.