Окаянные
Шрифт:
Генрих вздрогнул тогда от пронизывающего злого взгляда Ленина, казалось, устремлённого на него одного. Дрожь пробежала по его спине и теперь, когда, стоя у окна, он уставился на пустую площадь Лубянки, ничего не различая…
Часть вторая
ДВОЕ В ГОРОДЕ
Может, от чрезмерного желания и переутомления ему померещилось?
Агент 3-го разряда Платон Сивко, пренебрегая опасностью привлечь внимание, содрал с лохматой рыжей головы картуз и, смяв его в кулаке, принялся судорожно растирать разом взмокшую физиономию. Только что, словно издеваясь, мелькнуло в толпе странное видение в тонком тёмном пальто с надвинутой на глаза шляпой и кануло. Незримой каплей во взбалмошной людской волне, схлынувшей с парохода на скрипнувший под сотнями ног деревянный причал, призрак, не иначе, бесследно пропал в густой пелене утреннего тумана, окутавшего берег.
"Хотя, если скумекать?.. — приходя в себя и помня занудные наставления старшего опергруппы Евсея Чернохвостова, зачесал затылок Платон. — Надысь и не чудно случившееся. Сколь уж на ногах!.."
Внутренности пригорюнившегося агента сами собой издали тяжкое невразумительное урчание, невольно он дёрнулся, пугливо озираясь. Вторую неделю лишь чуть забрезжит
58
С февраля 1922 года ВЧК (Всероссийская Чрезвычайная Комиссия) была преобразована в ГПУ (Главное политическое управление) также под председательством Ф. Дзержинского, который и готовил основополагающие документы. По предложениям В. Ленина — председателя Совнаркома, это преследовало цель сократить карательные функции ведомства по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией, однако вопреки прогнозам их число лишь возросло.
"Узреть проклятое инкогнито! — так, громко высморкавшись, рявкнул перед строем младшего состава их командир Чернохвостов, вытаращив шальные глазища, словно стращая неведомого врага, и рубанул кулаком воздух. — Узреть и идти по следу! Но пальцем не трогать ни при каких обстоятельствах. Не мельтешить у него перед носом, чтоб не учуял. А уж как притопает к месту назначения, приведёт к своему лежбищу, стеречь птичку в клетке до особого распоряжения".
А вот кого? Зачем? Почему, наконец? Ни слова, ни намёка. Начальству, известное дело, должно быть всё доподлинно ясно, а младшему составу знать не положено. Не мешало б, конечно, обозначить величину того инкогнито, чтоб хотя бы представлять опасность. Собственной шкурой рисковать зазря негоже. Проклятое то инкогнито сам в руки не дастся. Это и без дурацких наставлений каждому понятно. Да и распознать его в толпе будет непросто. Приметы незваного гостя куцые, как обрубок хвоста блудливого пса. Евсей уложился в несколько слов: среднего роста, из интеллигентов, потому как в очках или в пенсне, вроде иностранца, так как бывал в Германии и владеет несколькими языками, немецким, само собой. "И что ж теперь? — вырвалось тогда у Платона. — Чёртов инкогнито так и залается по-германски, ежели, к примеру, его локоточком легонько в бок… чтоб распознать?.." — "Я те ткну, я те ткну! — гадюкой зашипел ощерившийся враз Чернохвостов. — Опять ты с подковырками, шутник!.."
И ведь не думал Платон встревать, помнил остережения Льва Соломоновича Верховцева, но вылетела сама собой ядовитая фразочка, не уследил. Не срастаются у него отношения с губастым выскочкой. Недели три назад тёрся Евсей бок о бок в одном строю, сопел в две дырочки, а тут вдруг за неизвестные подвиги его в командиры вместо угодившего в госпиталь степенного Макара Савельевича Федякина. Теперь брешет Евсей на прежних товарищей без разбору пуще цепного кобеля. А вот возвернётся ли рассудительный молчаливый Федякин, не спишут ли старого чекиста из конторы, волнуется весь младший состав: прокурил тот свои лёгкие, самокрутки изо рта не выпускал, задыхался последние дни в тяжком кашле, бегая по лестницам, да в коридорах. А Чернохвост, как сразу стали прозывать его между собой все, лют, от прежних дружков даже отвернулся, будто и не хлебал с ними лиха.
Сивко сплюнул с досады, вспомнив так некстати случившийся недавний инцидент. "И на кой ляд понадобилось с подсказкой лезть, как германца того спровоцировать! Молчал бы, как остальные… А и то! — оправдываясь, возмутился тут же его уксусный рассудок. — В охранке даже при кровавом Николашке такого не водилось. К сыскарям начальство всегда относилось с понятием. Доверяло и поощряло самостоятельность агентов, ценилась инициатива в критических ситуациях. Естественно, и заботу проявляло. Взять хотя бы одёжку. На костюмчик приличный, чтоб от мещанина среднего достатка не отличался, деньжат выделялось достаточно, хошь не хошь купи или пошей по фигуре. И уважение враз вызывает, и глаз скользит, не вызывает лишнего интереса. Неча сказать, в непогоду — плащик с зонтиком извольте, тогда, кстати, модно было у мужчин, а зимой — пальтишко от ветров и морозов. В Саратове там мороз ого-го! А на тебе всё добротное, из хорошего сукна, носить не сносить. А здесь? У большевичков такого нет и вряд ли скоро предвидится. Но помышлять или трепаться насчёт этого не смей. Враз пришьют политическую незрелость или чего похуже. Чернохвост так и вынюхивает, одно твердит — бдить приказы и никакой отсебятины. Страху напускает на каждых политсиделках и комиссар Сапожников…"
За короткий срок пребывания в конторе успел насмотреться и наслушаться Платон столько, сколь не довелось за всю прежнюю жизнь. Мысли, одна другой досадней и злей, заскакали в его воспалённом мозгу. Зря поддался Верховцеву, смалодушничал да клюнул на удочку, всё, как следует, не обдумав. Неча теперь самому себе врать. Ничего он не выгадал, а угодил в ту же охранку [59] , только рангом ниже. Может, Льву Соломоновичу что-то и перепадает сверху, всё же Верховцев особым порученцем при важном чине в конторе, а ему, дурачку, окромя кожанки, сапог да синих штанов с лиловыми лампасами — весь навар. И то велено беречь пуще собственной шкуры. Раз ты сыскарь, — на башку отымалку [60] задрипанную да на плечи зипун неприметней и подырявей, а там — мышью по углам, тенью по стенкам…
59
Отделение по охране общественной безопасности и порядка, структурное подразделение департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи, ведавшее политическим сыском.
60
Отымалка (воровской жаргон) — кепка с маленьким козырьком.
Сивко натянул картуз поглубже, отошёл в сторонку от плывущей толпы, опёрся на перила, откуда повидней, что творится, поморщился.
Тревожно, муторно на душе с того времечка, как в ГПУ очутился. Считай, почти ни одной ночи спокойно не спал. Прежде, конечно, тоже жилось гадко. Тошно вспоминать те денёчки, когда распустили охранку. Словно в пьяном бреду пережил Октябрьский переворот. Во времена кровавой драчки красных, белых да прочих чумазых мыкался по деревням, у родни спасался. Тряслись и сами родственнички,
61
Действительно, в 1922 г. после соответствующего разрешения ЦК РКП(б) такое распоряжение вступило в силу. Прежде всего стоял вопрос о борьбе против влияния в рабочей и крестьянской среде социалистических партий меньшевиков и эсеров. А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. Москва, 1991.
Объяснял Лев Соломонович мудрёно, высоких материй касался, отчего у Платона закружилась голова; умел тот такое творить, помнил Сивко ещё по прежней службе. В общем, наобещал, насулил златые горы, а на деле оказалось, что даже молочных берегов в тех реках и не водилось. Сразу обернулось не так, как рассвечено было: взять-то Платона взяли по рекомендации Верховцева, но мозги морочили проверками — словом не описать. Должность тоже досталась не ахти какая — с испытательным сроком в младший состав и пока рядовым агентом. Облапошил Лев Соломонович — злился Платон, но помалкивал до времени, ломал голову над не дававшей покоя задачкой — какую выгоду поимел сам Верховцев, благодетелем тот не значился. В охранке Сивко служил филером по политическим делам, революционеров отслеживал. Как бывший унтер-офицер сам себе начальник, на этой почве в то время и сошёлся с Верховцевым, который ведал тем же, только в Особом корпусе жандармов [62] . А вот в ГПУ оказался Платон на самых низах, ничего не значащих и подчинявшихся таким расхристанным командирам, как Евсей Чернохвостов, фамилия которого сразу была переиначена.
62
Отдельный корпус особого назначения (полицейского) в составе Вооружённых сил Российской империи, политическая полиция, ведущая борьбу с революционными выступлениями.
В редких встречах на явочных квартирах Верховцев успокаивал его, заглаживать пытался неурядицу за рюмкой-другой, терпения требовал, сулил лучшие времена, но пустела бутылка, кончались наставления, а на душе Платона не светлело, хотя порой засиживались до рассвета. Одно маячило впереди каждый день — безысходность; в конторе в агенте человека не зрят, всё под страшным секретом, лишнего не скажи, а путаницы и безалаберщины не разгрести корявыми и грозными приказами. Только вот слух в народе живуч со времён прежней ЧК, люд помнит, его не обманешь: хоть и сменилась вывеска на конторе, а суровей управы нет, а значит, порядка и дисциплины в ней самой поболее. По первой и Платон так рассуждал, пока не столкнулся с бестолковщиной. Взять, к примеру, хотя бы вот эту идиотски обставленную облаву: ради одного засранца торчит на ушах вся агентура. Однако каким образом названное инкогнито заявится в город — по воде или всё же железкой прикатит, доподлинно неизвестно. А могли бы напрячься — последние кораблики на носу, кончается навигация.
"А если он поумней, сиганёт в лодочку тёмной ночью, до города не доплывая, да и заявится вовсе нежданно-негаданно на телеге? — тишком поделился сомнением с Сивко имевший на все дела собственное мнение Егорка Булычёв, смышлёный малый, недавно принятый из заводских. — Кто же тогда его споймает?.." В общем, копились вопросы не перечесть. И чем больше летело времени, тем более их собиралось. Ответов не было. А тут, не прошло и недели, сменилась и сама загадка, не исключено, что незваных гостей прибудет двое. "Значит, перестраивать всю стратегию?" — зачесал затылок Чернохвост. Евсей и без того последнее время не находил себе места, а после такого известия совсем почернел лицом. Было отчего лохмы чесать — если второй, то, конечно, заявится для прикрытия первого, то есть главного, и уж обязательно с багажом. А что за багаж? Не бомбы случаем? С бомбистами Чернохвост, слава богу, не встречался, но весьма наслышан об их зверствах и, как мог, провёл с младшим составом инструктаж. Из его впечатлительных назиданий Платон внял вполне доходчиво одно: греть животы на земле спасением не обернётся, от бомбистов укроет лишь подворотня. Но кого бомбить в их глухой окраине? Когда красные шибко прижучили и Сивко уносил ноги из родного Саратова, глуше здешнего провинциального городка не сыскал, однако позже, во время ночных посиделок с Верховцевым, мнение его пошатнулось — и этот мирный муравейник разворошила шальная волна революции. Вводя его в курс, Верховцев посвятил его в некоторые тайны секретного их ведомства. Оказывается, подопечный самого Ульянова Сергей Киров отстаивал тут власть большевиков. Вот тогда-то, просвещал Лев Соломонович, едва и не развалилась местная "чрезвычайка". Жадного до крови беспредельщика Жорку Атарбекова, пришлого с Кавказа начальника особистов, арестовали сами здешние красноармейцы и пустили бы в расход за зверства над населением, но вступился Киров. Отправил злодея тайком ночным эшелоном в Кремль к Дзержинскому будто бы для следствия и суда. Тем и спас. О "горном орле" наслышан был и Ленин, а правительство крайне нуждалось в кровавых палачах, поэтому комиссары в Москве нашли Атарбекову место не хуже прежнего, а шелупонь из его подручных, кто разбежаться не успел, зачистили. С тех пор недоверие к властям у местного населения сохраняется. Бывали и вспышки гнева, волнения со стрельбой и кровью. Сам Петерс, правая рука Дзержинского, наведывался порядок наводить, но напряжение не остывает.