Окаянные
Шрифт:
— Платон! Что там у тебя? — сверху по трапу сбежал агент Кукарекин.
— Не видишь? Малой разбился, — отстранился от лица Булычёва Сивко.
— Так ты паршивца нашего нянчишь? Мы его там с Евсеем Михеичем заждались, а он… — И, ткнувшись в окровавленное тело на руках Сивко, Кукарекин смолк.
— Вовремя ты! — рявкнул на него Платон. — Я уж гадаю, не насмерть ли, но он только что голос подал.
— Евсей его звонить погнал. Там у нас такое!.. — вытаращил и без того лягушачьи глаза Кукарекин. — А этот, значит, того… Это как же?
—
Шустрого Кукарекина недолюбливали все. Каким ветром занесло тридцатилетнего шпингалета в ГПУ, догадаться было невозможно, а когда кто-нибудь из агентов заикался расспрашивать, Кукарекин лишь глупо лыбился и намекал, что любопытство такого рода среди агентов чревато неприятностями. Верховцев советовал Сивко держаться подальше от него. Помалкивая о себе, тот мог тараторить без умолку на разные темы, незаметно вытягивая подноготную у других. Агенты окрестили его кукушкой, а более прозорливые — кукуном-стукуном, замечая постоянный крутёж стукуна подле Чернохвостова.
— Как же башкой да в самый стояк? — перекинув подозрительный взгляд с железной опоры перил на Сивко, присел рядом Кукарекин. — Захочешь, не получится.
— А ты попробуй! — взревел Платон от негодования. — Я тебя спросил, бинты есть?
— Найдутся, — полез по карманам тот, не смутившись. — Ситуация уж больно…
— Чего ситуация?! Заткнись да поспеши с бинтами! Не кончился бы у нас хлопец на руках. Вот тогда тебе придётся ответ держать перед Чернохвостом. Он тебе взгреет за брехологию!
— Я, надысь, Евсею Михеичу отмотал с заначки в капитанской каюте, — протянул бинты Кукарекин. — Там этого добра хватает. Отговаривал меня Шнурков, дурная, мол, примета, бинтами запасаться. Тем более чужими. Как в воду глядел. Хорошо, самому не понадобились.
— Погоди зарекаться. — Выхватил у него бинты из рук Сивко и принялся колдовать над раной Булычёва. — Может, и тебе ещё пригодятся.
— Чур! Чур! — взъерепенился Какарекин и сплюнул с досады. — Чего городишь! Уймись.
— А Чернохвосту зачем они понадобились? — ввернул Платон, не подымая головы. — Что у вас там наверху за галдёж был? Зачем за врачом посылали? Никто не сподобился из наших? Или зашибли кого? Евсей Михеич кулачок свой не приложил капитану?
— Ты, Платон, точно шальной! — Злобно сверкнул глазищами Кукарекин, его лягушачьи шары налились кровью, угрожая вывалиться из жидких ресниц. — Не зря тебя Евсей Михеевич среди прочих выделяет.
— А ты и про это знаешь? — усмехнулся Платон.
— Смотри, дошуткуешься.
— Насмотрелся уже. До сих пор в себя не приду. — Платон закончил бинтовать голову Булычёва. — Вот, получилось. Уж не знаю как, но кровь вроде не сочится.
— Евсей Михеич теперь тебе другое место определит, — с ехидцей хмыкнул Кукарекин и сунулся прошмыгнуть по сходням на причал за спиной Сивко, но тот упёрся спиной в перила и успел загородить проход.
— Куда прёшь?
— Как куда?
— Куда намастырился, спрашиваю. Не видишь, человек еле живой. Ему врача надо.
— Вот я и сгоняю в порт. За подмогой, — засуетился Кукарекин. — Дозвонюсь, а нет — бежать в контору придётся. Сам же шумишь, что помощь нужна.
— В бесчувствии малой, — погладил плечо Булычёва Платон, — его даже беспокоить опасно. Вдруг что страшное с головой. Я его на пол аккуратненько сдвину и сам сбегаю, а ты подежуришь здесь. — И Сивко принялся медленно двигать безжизненное тело со своих ног.
— Прекрати! — взвизгнул Кукарекин и затрясся от ярости. — Ты прикидываешься или совсем дурной! Меня Евсей Михеевич послал звонить в контору! Понимаешь? Мне на малого наплевать!
— Чего?! сжал кулаки Сивко, приподнимаясь.
— Евсей Михеевич поручил мне срочно доложить начальству… про катавасию, что у нас там, в каюте капитана, приключилась, — отступая назад, с трудом выговорил Кукарекин и сжался, будто Платон уже занёс над ним кулак.
— Ну? Что смолк? — Не двигался Платон. — Продолжай.
Кукарекин таращил глаза, полные и испуга, и ненависти, понимая, что проговорился.
— Что за тайны у вас? Ты в штаны не навалил случаем?
Грубая насмешка подействовала.
— А этот?.. — Кукарекин кивнул на Булычёва. — Этот тебе не трепался?
— Насчёт чего?
— Ну…
— Малой и звука не успел издать. Кувыркался по трапу так, что, слава богу, если живым останется. Ну а уж калекой, это точно.
— Чепе у нас там, — придвинулся Кукарекин к Платону. — Труп обнаружил Евсей Михеевич.
— Труп! Вот те на! Это чей же? Где?
— У капитана в каюте. Свежий совсем. И револьвер при нём.
— Самоубийца, что ли? Застрелился?
— А шут его знает. Капитан ни бе ни ме. Его с палубы мы притащили. Он там команды раздавал. А как приволокли, он и обмер натуральным образом. Старик сам. Сердце прихватило. Ну Евсей Михеевич его начал было колоть, тот успел два-три слова, мол, не знает ничего, и глазки закатил. Единственное, добились у него насчёт мертвяка, что тот механиком на судне был. А как и зачем в каюте капитана оказался, неизвестно. Капитана в чувство привести удалось, но толку никакого. Евсей Михеевич перепугался, как бы и тот концы не отдал.
— Механик, говоришь, застрелился?
— Откуда мне знать застрелился сам или его шлёпнул кто. Капитан заикнулся, что, мол, у механика и оружия никогда он не видел, но у Евсея Михеевича сомнения имеются. Он за бригадой наших специалистов малого и погнал.
— Так, может, я и передам всё, — поспешил высвободиться от тела Булычёва Сивко. — Я мигом.
— Нет уж, — осмелев, грубо оттолкнул его Кукарекин и рванулся к причалу. — Мне поручено, я и исполню. Им подробности понадобятся, а ты не знаешь.