Окаянные
Шрифт:
За стеной били. Поспешая от дежурки по тёмному пустому коридору, Верховцев ясно различал глухие, время от времени повторяющиеся крики вперемешку со стонами и матом, пока не прихлопнул дверь кабинета.
— Спрашивали тебя, — вместо приветствия хмуро, не отрывая голого черепа от бумаг, буркнул Ксинафонтов, сосед по столу напротив.
— Луговой?
— Осинский, — поморщился тот, кивнул на дверь начальника и, опережая сунувшегося было к ней Верховцева, зло добавил: — У руководства он. Куревом не богат?
— А вы что так? — протянул раскрытый портсигар Верховцев. — Что-то у вас всё?..
— С утра катавасия! — крякнув, поднялся лысый здоровяк, поводил затёкшими могучими
— Чернохвостов.
— Вот-вот. Этот Чёртов хвост чуть ли не всю команду с парохода в контору приволок. И подранка малого сюда же вместо больницы. Такой трезвон подняли! Уж не знаю, спасут ли врачи, крови много потерял, пока туда-сюда.
— Это кто же? Не из заводских парнишка?
— Он самый. Голова напрочь!
— Простите, Игнат Ильич, прострелили?
— Какой там. Сам себе голову чуть не снёс. Свалился по трапу и об железяку шарахнулся.
— Но вы сказали…
— Ничего я не говорил. Застреленного или застрелившегося… А, чёрт! В общем, труп нашли уже в каюте капитана. В шкафу. Вроде как припрятанный. Канючился, канючился с ним этот Чёртов хвост, не отматери его сам Михалыч, припёр бы и его в контору. — Ксинафонтов закинул лапу за лысину и завозил ею, словно в поисках волос. — Это что же за пополнение? Скажи мне, Соломоныч! Наработаем мы с ними!
Верховцев смолчал, с нескрываемой иронией разглядывая чудаковатого здоровяка. В свободное время по вечерам тот во дворе конторы под шутки и прибаутки сотрудников баловался двухпудовыми гирями. Говорили, что он из циркачей, выступал на арене борцом и гирями публику потешал, а потом пристроился в артель к портовым грузчикам, прослыл среди них "ломом подпоясанным". После революции помогал большевикам громить промыслы рыбопромышленников, а после охранял то, что уцелело. Лишь красные завладели властью, за бандами белых гонялся, после Гражданской в чека оказался как-то само собой. На ликвидацию объявлявшихся в сёлах банд Луговой, председатель ЧК, без него не отправлялся. Кем тот при нём значился — ординарцем, помощником, курьером, как Верховцев при Осинском, никто не знал и не интересовался. Уважали Ксинафонтова, почти как старого большевика Матвея Федякина. Но тот пережил всех бывших до него начальников, рассказывал молодёжи о самом Мироныче, с Кировым знался близко, поэтому пользовался большим авторитетом. Скрипел, скрипел старый, но не гнулся, в пример многим, да загремел внезапно в больницу, а туда только угоди. За доброе слово его любили, умел старик влезть в душу пуще любого комиссара, понимал каждого, кто обращался. Даже струсившего в первой перестрелке отстаивал перед начальством, находил причины и не гнушался ручаться собственной головой. А перед Ксинафонтовым, амбалом волжским, не преклоняться было нельзя из-за другого веского аргумента, у него кулак такой, что… а скольких он из своего маузера укокошил без суда и следствия… Тогда и до Атарбекова их не считали, да и судов никаких не было. Боялись Ксинафонтова, тут про уважение — всё пустое. Лугового тот только признавал и слушался, а бумаг, что ему подсовывал Осинский — за ним формально числился в подчинении агент ГПУ Игнат Ксинафонтов, — терпеть не мог. "Засоряют они мозги, — в минуты особого негодования откровенничал он с Верховцевым, — вот раньше было время, раз-два — и к стенке; не разводили возни с врагами революции и порядка было больше. По улице, бывало, идёшь с маузером, от тебя в подворотни прячутся, а теперь что? Советская власть на дворе, а в деревнях недобитая мразь в банды организуется! Ты же на каждого из них, уже пойманного с винтарём, кучу бумаг строчи. Потеха, а не борьба!"
Эта его "потеха" застряла в мозгах у многих, Осинский, как заместитель председателя по политической части, даже на одном из политзанятий раскричался по этому поводу, разлагает, мол, молодёжь то слово; начинается, мол, с него, вредоносного, а закончиться может скрытым
— Нет, толку от этого Чёртого хвоста не дождёмся, — наконец покачал головой Ксинафонтов, скомкал окурок и зашвырнул его во двор. — Он ещё нам такого натворит от чрезмерного усердия, что взвоет и сам Михалыч. Кстати, кто его к нам рекомендовал, Соломоныч?
— Это вы уж у Марка Эдуардовича поинтересуйтесь сами, раз приспичило, — съехидничал Верховцев. — А что, собственно, непотребного совершено, Игнат Ильич? Товарища Чернохвостова обвинить просто, но он впервые оказался в чрезвычайной ситуации. Кто бы из нашего необстрелянного оперативного состава действовал иначе? Назовите. Вы вот опытный, нюхавший пороху во многих схватках с врагами…
— Меня ровнять с сопляками негоже! — сжал кулачища Ксинафонтов.
— А я бы, уважаемый Игнат Ильич, на вашем месте задумался. И крепко задумался.
— Уж не поучения ли старика Федякина я слышу? — брызнул слюнями тот. — Бегали по поручениям товарища Осинского с портфелем под мышкой и продолжайте себе. Стратег нашёлся!
Как и кулаки, грубая бесцеремонность Ксинафонтова была известна, поэтому Верховцев даже не вспылил.
— А вы всё же задумайтесь. Ленин всегда утверждал: кадры — решающий фактор в борьбе за светлое будущее, кадры решают всё. Надеюсь, товарищу Ленину вы противоречить не станете?
— Поучи меня!
— Я не прав?
— Глупый вопрос.
— Позвольте! Я в подчинении начальника особого отдела, как и вы, Игнат Ильич, и не бегаю, как вы изволили выразиться, а исполняю приказы. А Марк Эдуардович занимается вопросами повышения политической зрелости среди наших сотрудников! Это не менее важно, нежели с шашкой за бандитами гоняться. Что-то их не убавляется! Шашкой да пулей врага не сломить. Головы их, сознание — вот главный наш фронт. Непонимание момента или пренебрежение — признак вредный в наших рядах. Признак, я бы сказал…
— Ну, перебрал, перебрал… С кем не бывает. Чего ты завёлся, Соломоныч? Не знаешь меня? В горячке чего не вылетит… — Ксинафонтов закраснел физиономией, извиняться или каяться было не в его правилах. Притёртый к стенке, он ещё более злился.
А Верховцев продолжал, добиваясь своего:
— Никто не учил, не инструктировал Чернохвостова, как правильно поступать. Он ищет на пароходе неизвестное лицо, обрати внимание, — не известное никому, лишь приметы, а обнаруживает спрятанный труп. Чей? Кто убил? И никто ничего не знает…
— Ну это уж ты передёргиваешь, Соломоныч. Михалычу-то, верно, известно кого встретить было надо. Сколько готовились!
— Вам это сам Луговой сообщить изволил?
— Ну почему… Нет, конечно. Да я, ты знаешь, в этой операции и не задействован.
— А с чего ж вы взяли?
— Предполагаю. А как же председателю чека и не знать! Это от нас — молчок. И понятно. Важная персона. Сказано, его и пальцем не трогать, лишь сопроводить и наблюдение установить. Да что ты меня пытаешь, Соломоныч, ей-богу! Думаю, и Осинский не ведает.