Окаянные
Шрифт:
— Он позвал меня… Гражданка, да-да, гражданка, так позвал он меня.
— Вы вся дрожите. Успокойтесь.
Она поднесла платочек к набухшим глазам.
— И что же он? Как представился? Кем?
— Мы где-то присели… Он расспрашивал… Он при нынешней власти. А когда узнал про наше бедственное положение… Лазарь Наумович, простите, но я вынесла из вашего дома всё, что можно было продать или обменять…
— Я знаю.
— Он обещал нам помочь.
— Нам?
— Только не отказывайтесь, ради бога!
— Что вам моё согласие?.. Умрём с голоду… Я
Они замолкли оба, выговорившись сполна и будто успокоившись, хотя оба понимали, что главное впереди.
Так Лев Соломонович Верховцев был приглашён в тот самый мрачный особняк, про который обыватели плели несусветные небылицы.
"Он не жилец, — с порога поймав мутный взгляд Лазаря, решил для себя Верховцев. — Гертруда была права. Случись что с ним, когда в городе полно тифозных и больных красногвардейцев и негде их разместить, власти мигом приберут особняк под свои нужды и тогда… — Он не смог подавить тяжёлого вздоха. — Действовать надо безотлагательно".
Коснувшись двумя пальцами козырька кожаной фуражки, Верховцев почтительно кивнул больному, приподнявшемуся на локте с заметным усилием:
— Смею представиться. Верховцев. Лев Соломонович.
Повернувшись к Гертруде, изобразил улыбку:
— Надеюсь, ждали.
— Да-да.
Он шагнул к ней, сняв фуражку, потянулся губами к её руке:
— Прибыл в ваше распоряжение.
— Ну уж так и в распоряжение… — изобразив смущение, та включилась в игру. — В гости, в гости! Мы вас, признаться, заждались.
— Дела, Гертруда Карловна. Куда нам без них. Впрочем, — Верховцев мельком глянул на часы, вскинув руку, — я вроде как было велено… — И обвёл обиталище больного внимательным взглядом.
— Проходите, Лев Соломонович, присаживайтесь. — Отступив к столу, тронула она спинку стула, развернув его к больному. — Мы так рады! Чаю?
— Не суетитесь, любезная Гертруда Карловна. — Он протянул ей увесистый свёрток и, по-хозяйски усевшись, аккуратно пристроил фуражку рядышком на столе звёздочкой к больному. — Тут вот, — небрежно махнул ладошкой, приоткрывая содержимое подарка, ещё покоившегося в руках женщины, — разберётесь… скромненькое наше, солдатское…
По холодному, давно нетопленному помещению поплыл дурманящий аромат копчёной ветчины, ослепила солнечной корочкой половинка головки сыра и ещё всякая разность забытых сладостей ударила по глазам и в ноздри, отчего бедолага на койке, вытянув шею и напрягшись, некоторое время сумел продержаться на локте, но закашлялся и упал на подушку, едва выдавив из себя:
— Вы, значит, кхе, кхе, и есть тот самый…
— Тот-тот.
— Наш, кхе, кхе, спаситель.
— Ну что вы. Ваш спаситель вот, — Верховцев проводил глазами Гертруду, уносящую драгоценный свёрток на кухню, — милая эта целительница.
— Чтоб я без неё…
— Вам посчастливилось.
— А вы, значит?..
— А я постараюсь, чем могу.
— Мы вам, кхе, кхе, так благодарны.
И он надолго задохнулся в кашле.
Гертруда или не слышала на кухне, или задержалась с подносами, и Верховцев решил действовать самостоятельно.
— Не благодарите. Мне, не скрою, небезразлична Гертруда Карловна, но известны также и ваши отношения к ней. И слава богу. Вы нашли друг друга, пример тому — она не бросила вас в столь тяжкие времена и теперь не отходит от вас ни на час. Вы сделали для неё больше, чем смог сделать я. Уверен, она ценит это и, наверное, вас любит…
— Молодой человек… — попытался возразить смутившийся Лазарь.
— Выслушайте меня и будьте благоразумны. Я спасу вас обоих, если не возражаете, но придётся соблюсти некоторые формальности.
— Ради бога, мы готовы на всё.
— Простите, но это касается, я бы сказал, некоторых ваших личных отношений с Гертрудой Карловной. Сугубо личных, я бы осмелился сказать.
— Я на всё готов. Вы же видите, мы в тупике оба. — Он закашлялся. — Этот чёртов кашель меня доконает. Невозможно дышать, жить, кхе, кхе, не хочется… Это последствия той страшной, перенесённой болезни. Я неделю, понимаете, неделю, был в беспамятстве! Как ей удалось? Мой возраст… А она меня вытащила… Но я был в могиле… Я чувствовал смрадный запах смерти и всё ещё никак не избавлюсь от того страшного ощущения…
— Мне позвать Гертруду?
— Нет-нет… Ни в коем случае…
— Вам плохо.
— Мне получше. Ваш приход, как глоток свежего воздуха… глоток жизни… Как там… на солнышке?
— Увы. Холодновато. — Верховцев поглядывал на дверь, где пропала, переигрывая комедию, сообщница, та или забылась, занятая принесёнными им продуктами, или сознательно не думала появляться слишком скоро. — И солнца никакого.
— Я ей обязан всем, — поймал его взгляд Лазарь Наумович. — И прежде всего этими мгновениями жизни. Право, не уверен, удастся ли мне окончательно выбраться. — Он сорвал верх укрывавшего его одеяла, попробовал отшвырнуть, но силы оставили его. — Вот видите?
— Всё будет хорошо.
— Я замучился. Как врач, я себя давно похоронил… и похоронен был бы в действительности, не будь рядом её. Это просто чудо, что ей удалось вытащить мертвеца с того света!
Он повторялся, похоже, начиналась истерика.
— А теперь, — резко перебивая его, приподнялся со стула Верховцев, — чтобы окончательно, как вы выразились, вернуться в активную жизнь, вам, любезный Лазарь Наумович, надо слушаться меня!
— Что?
— Вам надо жениться!
— Что?! Как вы сказали?
— Да-да! Вы не ослышались, и я не шучу.
— Позвольте, но это просто!.. Вы издеваетесь надо мной?
— Вам следует официально зарегистрировать ваши отношения с Гертрудой Карловной! — чётко и жёстко произнёс Верховцев так, что приподнявшийся на локоть старик застыл в изумлении. — Стать мужем и женой!
— Но… Вы… Так шутить над нами?!
— Она согласна. Я ей объяснил. Это единственный выход, чтобы спасти и вас, и ваш дом, и ваше будущее от неминуемой гибели в той ситуации, куда вас загнала обоих сволочная обстановка в городе. Голод и тифозный мор свирепствуют.