Окаянные
Шрифт:
— Давай-ка без этих своих финтифлюшек! — резко прервал его Коба, крутанув вздёрнутой рукой в воздухе. — Меня уже немало порадовали некоторые.
— Неужели успели опередить? — заёрзал на стуле Назаретян, но самодовольство не покидало его лица. — По моим соображениям, этими сведениями не располагают ни Ягода, ни Паукер, тем более кто-либо из их подчинённых.
— Ты не запамятовал о времени, которое тебе отведено? — выходя из себя, сердито сдвинул брови Коба. — Кобениться нечего, что бы ты ни принёс за пазухой.
—
— Да вываливай наконец! — ожёг его тигриным взглядом Коба. — Всё, что ты мне скажешь, я знаю, если в твоём изображении события не будут перевёрнуты с ног на голову!
— Но позволь!..
— Я слушаю.
— Об этапировании интересующих вас арестованных на Лубянку специальным эшелоном, надеюсь, вам сообщено?
— Они решили всё-таки их везти? — вскинулся Коба. — Кто приказал? Я полагал, их сначала подлечат. Мне докладывал Ягода, что Корновский весь в бинтах, наш, этот… как его?.. Андриас вовсе онемел, а на ногах лишь этот… самурай живучей остальных оказался.
— Ягода и принял решение, — осторожно подсказал Назаретян. — Не терпелось ему Андриаса разговорить. В "нутрянке" язык развязать размечтался. Первым признания его услышать.
— А про контузию тоже всё придумано? — лицо Кобы почернело. — С кем он поиграть вздумал?
— Вот и мне не понравилось.
— Ну про себя бы помолчал, — зыркнул исподлобья Коба.
— А ты зря, Иосиф, так засомневался в моих способностях, — пригнувшись к столу, вытянул шею и повёл змеиноподобной головкой Назаретян. — В проделках зарвавшегося Аршака моего греха нет. Он за твоей спиной творил. Меня признавать перестал, не то чтобы слушать.
— Глупого Аршака сюда не примазывай, — буркнул Коба. — Я сам ему укорот собирался дать, да не успел.
— А мне, дорогой кацо, удалось поставить точку в его пакостях, которые спать не давали ни мне, ни тебе.
— Это как же? — потянулся задымить трубку Коба. — О чём ты?
— Не увидится Ягода, как ни жаждал, с нашим немым. Так Андриас пусть контуженным для него и останется.
— Ты умеешь объясняться русским языком, чёрт возьми?! Терпение моё имеет границы.
— Не ценишь меня, Коба. Неужели действительно Гринька Каннер преуспел во всём? Чаи подавать, конечно, мне уже поздно…
— Хватит! — хлопнул по столу Коба. — Не заговаривайся! Еврейчик — мелкая шавка. Как он под моими ногами суетится, вижу не хуже тебя! Не ослеп. Погоню скоро. А нам с тобой идти да идти вместе ещё долго. Кто первым упадёт, знать неведомо обоим, но вот тебе моя рука. — Коба вгорячах выставил руку с трубкой и, как ни пытался Назаретян пожать её, ему не удалось, но он изловчился обхватить и сжать локоть Генерального секретаря.
— Навеки с тобой, Иосиф! —
— Так что у тебя? Мозги мои закипают! — высвободив руку с трубкой, жадно вдохнул табак Коба. — Догадался я, про Андриаса что замыслил?
— Нет его больше, — перекрестился Назаретян. — И Ягода, даже если б очень хотел, узнать от него ничего не сможет.
— Ты что это?! — опешил Коба. — Что это креститься у меня вздумал? Нехристь, а туда же?
— Да чёрт с ним! — Назаретян ещё не пришёл в себя от жара протянутой ему руки. — Этот немой Андриас задурил мне мозги напрочь. Но моим тревогам конец. Выбросился он из окна вагона этой ночью… Вдребезги!
— Как же случилось?
— Охранник вместе с ним выпал, и баба, которую везли. Она всё помалкивала, но вдруг подняла крик.
— Уместились? — хитро прищурив один глаз, хмыкнул Коба.
— Что?
— Трое-то в одно окно уместились, спрашиваю.
— В окно я сказал?
— Вроде.
— Оговорился. Дверь он сумел открыть и обоих с собой прихватил.
— За компанию, значит…
— У самоубийц такое не редкость. Хилые они люди, оказывается. В одиночку на тот свет — отваги никакой.
— Ну а отчаянную парочку что ожидает? Поправятся они не скоро?
— Шутишь, кацо, — ухмыльнулся Назаретян. — На таких волкодавах, как Самурай, заживает всё в несколько суток. В "нутрянке" парится им Ягода не позволит, отправит в Центр подготовки ОГПУ — время поджимает. Там ими займутся, а, может быть, и смену им подберут. Я, на месте Ягоды, мозгами бы пораскинул. Уж больно шустрая парочка оказалась. Трещали мои мозги от их вывертов!
— Вот и подскажи ему.
Лишь поздно ночью Лев Давидович Троцкий закончил работу над тезисами к выступлению на ближайшем пленуме ЦК. Недовольный содержанием, ворочался, плохо засыпал; переволновавшаяся Наталья Ивановна несколько раз вставала и подходила к нему с таблетками, но он отнекивался, скрывая раздражение, отворачивался. Жена грустно вздыхала, сочувствуя, поправляла одеяло. Он начинал сопеть носом, затевая игру, она удалялась за дверь, но, помалкивая там, таилась, он начал считать, потом перемножать и складывать цифры, не заметив, как наконец забылся.
Однако с утра снова не заладилось. Пропал аппетит. Из-за стола встал, лишь отхлебнув чаю.
— Ты бы сегодня никуда не собирался, Лёвушка. — Наталья присела к нему на диван, положила руку на колено.
— Надо выбросить всё написанное, — буркнул он. — Всё дрянь! Усатый таракан раскритикует в одну минуту. Всё прочь! Надо работать заново.
— Так уж сразу и выбросить? — посочувствовала она, прижавшись щекой к его плечу. — Позволь мне взглянуть, может…
— Ты? — вспыхнув, не дал он ей договорить, но тут же взял себя в руки, смутившись, потянулся поцеловать.