Окаянные
Шрифт:
Она не отстранилась, широко раскрыла всегда чарующие его выразительные глаза, хитро улыбнулась:
— Не забывай, пожалуйста, что я училась в институте благородных девиц, а Ульянов Владимир Ильич не так давно похвалил меня за письмо к нему.
— Бедняжка, — погладил он её по плечу. — Наивное создание. Твои письма к нему в заступничество сотрудников вашего музея, закончились расстрелом Викентия. А ведь личность была незаурядная. Мне довелось знать твоего подчинённого, толковый и умный издатель.
— Я давно их не пишу! — вскочила она и, пряча лицо в ладони, отбежала к окну. — И Ленин в том не виноват. Тебе прекрасно всё
— Эта гильотина такой и остаётся по сей день, но я не укоряю, дорогая. — Он не поднялся вслед, чтобы её успокоить. — Ульянов с некоторых пор не авторитет для некоторых товарищей из Политбюро, а в ГПУ тем более. Там властвуют такие, как Коба, как… Впрочем, достаточно его одного. Вот и на пленуме, где мне необходимо выступить, он приложит все силы, чтобы переманить сомневающихся и ещё верящих в меня на свою сторону. Его голубая мечта заткнуть мне глотку, если ни уничтожить.
— Всё так плохо, дорогой? — Она позабыла про невысохшие слёзы, развернулась, но броситься к нему её что-то удержало.
— Бывало и хуже, — изобразил он подобие улыбки и заспешил в прихожую одеваться.
— Ты что же! — кинулась она следом. — А твой доклад?
— Я допишу его после. Когда возвращусь со свежей головой.
— Уезжаешь?
— Звонил Муралов [116] , — приостановился он. — Николай Иванович случайно встретился с Зайцевым из Забо-лотья. Я тебе рассказывал про этого общего нашего знакомого. Чудаковатый прекрасный товарищ. Живёт в селе на реке. Вокруг болота кишат дичью. Сам — заядлый охотник, но там и ягод, и грибов полно. В общем, лесной рай, этим и живёт.
116
Н.И. Муралов (1887–1937) — российский революционер, советский деятель, участник левой оппозиции, во время Гражданской войны — член военсовета Восточного фронта, в 1921 г. — командующий войсками Московского военного округа, в 1924 г. — войсками Северо-Кавказского военного округа, с 1925 г. — член Центральной контрольной комиссии ВКП(б), как участник левой оппозиции выслан в г. Тару Омской области в 1928 г., арестован в 1936 г., осуждён к смертной казни в 1937 г. Реабилитирован в 1986 г.
— Ты, гляжу, весь засветился, Лёвушка, — прижалась она к нему. — Тоже заядлый охотник?
— Я что? Я дилетант, — хмыкнул он. — Но пригласят соревноваться — маху не дам.
— Что ж, прямо сейчас и помчитесь в болотный рай комаров кормить?
— Какие комары, Натали? На улице морозом пахнет. Мне у Зайцева валенки придётся просить. У него найдутся. Он мужик запасливый. Завтра, чую, по ледку кое-где бегать придётся. А если из шалаша утку высматривать, без валенок не обойтись.
— Ты уж и тулуп проси, горе-охотник, — улыбнулась она, но глаза тревоги не скрывали. — Ты у меня до первого сурового ветерка — и враз на больничную койку.
— Ну-ну, пошуткуй, антиквар музейный [117] , — шутя, похлопал он её по плечу. — Прощаю, перед расставанием.
— Значит, уезжаешь?
— А что время попусту тратить? Не люблю рассусоливать, ты же знаешь. По фронтам в эшелоне гонял, белые не успевали носами водить.
— Там и загубил здоровье, в железном том ящике, — опустила глаза она.
— Ошибаешься, дорогая, это последствия отсидок в царских казематах. Но не грусти, подруга! Мы врагу не кланялись и под снарядами! — бодро накинул он лёгкую шинель. — А уж больничная койка тем более не наша участь. Нам не заказана смерть в постели!
117
Н.И. Седова (1882–1962) — вторая жена Л. Троцкого, в 1918–1928 гг. была заведующей отделом по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса.
— Да что ты, ей-богу, распетушился, Лёвушка. Уймись. Не люблю я про смерть слушать. Да и не к месту, — нахмурила она бровки.
— Прости. Это я от предчувствия приятной встречи с природой с ума схожу. Язык болтает, обгоняя разум. Прости. Но ведь, правда, дорогая, здесь я всё равно ничего толкового не выстрадаю. А там дичь тебе настреляю…
— Опять ты…
— Наберусь ума-разума, — резво перескочил он с одного на другое. — Там азарт! Охота, это, Натали, такая страсть!..
Глаза его закатились от удовольствия.
— И не жалко убивать?
— Птицу? Она же с неба сама не упадёт. Её поднимать надо да не прозевать, когда на воду сядет. Знаешь, сколько всего придумать надо, чтобы она поверила и попалась?
— А меня в дрожь кидает, Лёвушка, когда слышу такое. Обманом, значит? Не надо мне никаких птичек.
— Работница музея, куда ж тебе…
— Не кичись, пожалуйста. Не вижу отваги в способности заманивать легкомысленных, чтобы лишить жизни. Даже если это и не человек.
— Я своё хлебнул.
— Не вспоминай. Не хочу слушать. И рассказывали о тебе, и начиталась. С Мураловым, значит? — постаралась она сменить тему. — А где же ружья? Он возьмёт?
— Нет. Их у него никогда не водилось, кроме как на войне, а ведь вооружённым восстанием в семнадцатом руководил в Москве, теперь командует в столице военным округом.
— Знаю, знаю про все его заслуги.
— Но я его с собой не возьму. Заболтает, а на охоте тишина нужна. Я по этой причине не раз Ильичу отказывал, когда он просился. Ульянов, оказывается, жуткий любитель пострелять, но говорун, а на охоте такое непозволительно. Любой шум может дичь спугнуть.
— Один поедешь?
— Давыдов, шофёр, мой надёжный дружище ещё по фронту, довезёт до деревни, а там, у Зайцева, может, и на "вечёрку" поспею. А нет, в шалашике и заночуем. Костерок, то, сё. Не замёрзнем. И заскучать не даст. Зайцев прекрасный рассказчик, заслушаешься.
— Ты, Лёвушка, поменьше там слушай, ты выспись по-человечески.
— Там воздух!..
— Вот после и свалишь Сталина неслыханными тезисами! — подхватила она.
— После охоты в тех местах, надышавшись всей грудью да с просветлённым разумом, — развеселился он, — я на всякие подвиги способен!
— Не сомневаюсь, дорогой, — обняла она его, а в ухо прошептала: — Что-то неспокойно у меня на душе, Лёвушка. Я и в дорогу тебе ничего не собрала.
— Нет нужды, — отстранил он её и поцеловал в слезящиеся ресницы. — Это что за мокрота выступила? — нахмурился и встряхнул ей плечи. — У Ивана Васильевича припасов на месяц вперёд заготовлено. Соленья, копченья, варенья — царский стол накрыть не пожадничает! Я вот тебя как-нибудь туда утащу. Уезжать обратно не пожелаешь.
Не загадывай, не сбудется.