Окаянный груз
Шрифт:
Пан Зджислав проводил удаляющуюся кавалькаду взглядом. Зачем-то потеребил тисненый пояс, погладил пальцами то его место, где недавно висел кошель с деньгами, перешедший в собственность Меченого. Богумил стоял молча. Шевелил носком сапога кривой узловатый сучок, похожий на засушенную кроличью лапку.
Только пегий конек Пятрока фыркал и тряс головой. Жаловался на отсутствие хозяина.
– Достойно ли поступаем, твое преподобие? – первым нарушил тишину пан Зджислав.
– А я тебе не Господь, – неожиданно резко ответил архиерей. – Чай
– Да, – согласился подскарбий. – Теперь нет…
Осторожно ступая, вернулся Пятрок. Откашлялся, привлекая к себе внимание.
– Говори, чего уж там, – милостиво разрешил Зджислав. – Ушли?
– Ушли. Вокруг все тихо.
– Хорошо, – кивнул пан Куфар.
– Ну и слава Господу, что ушли. И что все тихо, тоже благодаренье ему… – Пан Богумил потер ладонь о ладонь. – Не отметить ли нам, братие, успешное дело? Чего стоишь, Зджислав?
Подскарбий тяжко вздохнул:
– Ой грех, твое преподобие, ой грех…
– Что ты скулишь, как щенок побитый? – нахмурился митрополит. – Давай доставай вино. А грехи я на себя возьму, коли ты такой нежный.
Пан Зджислав кивнул Пятроку, и тот, обернувшись молнией, притащил увесистый кожаный мех.
– Там и кружки, кажись, были! – Богумил не спрашивал, а утверждал.
– А то! – Пятрок тряхнул левой рукой, дозволяя содержимому тряпчаной сумки приглушенно звякнуть.
– Вот и чудно! Мастер Хнифур, подводи своих молодцев. Заслужили.
Оловянных кубков оказалось в сумке ровно семь. По числу оставшихся. Пятрок выдернул заменяющую пробку кочерыжку и ловко разлил густое, кажущееся в ночи черным вино.
– Ну, почтенные, – бывший патриарх Великих и Малых Прилужан первым поднял кубок, – за успех нашего дела. На погибель желтым «кошкодралам»!
Он поднес сосуд ко рту и задержался на мгновение, втягивая терпкий аромат напитка хищно вырезанными ноздрями.
– Ох, и хорошо вино!!! – Пятрок размашистым движением стряхнул недопитые капли на траву. – Еще по одной?
– Себе наливайте, – милостиво разрешил Богумил, не торопясь пригубливать.
Зджислав омочил пушистые усы, не поднимая глаз от питья.
Ординарец не заставил себя уговаривать. Мигом разлил остатки, не обидев карузликов. Со вздохом отложил мех в сторону. Дорогое вино, привозное, из Султаната. Не каждый день выпадает таким душу потешить.
Второй кубок пошел еще легче и приятнее, чем первый. На языке смешались сладость и терпкость, а едва ощутимая крепость приятно обожгла горло.
– Ох, хорошо! – мечтательно протянул Пятрок, кончиком языка слизывая последние капельки с усов. – Чудо, как хорошо!
И вдруг острая боль сжала его сердце, как когтистая кошачья лапа пойманную пичугу. Сжала, отпустила. Сжала сильнее…
Рука
«Что ж такое? Что случилось?»
Пятрок хотел выкрикнуть эти слова вслух, но не смог. Горло стиснул спазм. Ни вздохнуть, ни охнуть, как говорится.
Он поднял ошалелые глаза и увидел, что мастер Хнифур стоит на коленях, придерживая бессильно обвисшего карузлика в зеленом гугеле – кажется, Эллюра. А где ж остальные? Затуманенный взор не давал в точности разобрать, что же происходит вокруг. Лишь яркая картинка – пан Зджислав Куфар, брезгливо отбрасывающий нетронутый кубок, – осталась в угасающем сознании Пятрока…
– Вот и все, Зджислав, а ты боялся.
Богумил аккуратно, не расплескав ни капли, поставил свой сосуд на землю. Медленно подошел к застывшим карузликам. Ни один из них не подавал признаков жизни.
– Наперстянка, – зачем-то проговорил архиерей. – Дешево и надежно. Эй, Зджислав, очнись!
Подскарбий хотел что-то ответить, но трясущаяся челюсть превратила слова в невнятное блеяние.
– Иногда, Зджислав, приходится брать грех на душу. Ради великой цели не зазорно. Пойдем, пойдем… Нам теперь молиться надо. Грехи отмаливать.
И он схватил совершенно потерянного пана Куфара за рукав, увлекая его во тьму.
Ендреку почти удалось приноровиться к неторопливой рыси. Или, может, сказалась привычка?
Все бы хорошо, но досаждали нехорошие мысли, роящиеся в голове.
Не стал ли он соучастником обыкновенной кражи? Добро, если обыкновенной, а то королевскую казну обчистили. Пусть не они обчистили, а все равно соучастники. Как он станет честным людям в глаза смотреть, если из похода живым вернется?
В том-то и дело… В коротеньком слове «если»…
Ендрек не льстил себе и своему мастерству воина. Скорее всего, он не достигнет даже пустынных берегов Стрыпы. Зато никто не сможет упрекнуть его в черной неблагодарности. Как там говорил Хмыз? Порубежники своих не бросают.
В загаженном отбросами переулке, в зловонной луже помоев, устроенной кухарками из трех шинков, умирал Издор.
Он уже не ощущал ничего. Даже боль куда-то отошла. Уступила место отупляющему безразличию, граничному между явью и бредом.
Пальцы бывшего карточного шулера сжимали края глубокой колотой раны. Тут же валялся корд, граненое лезвие которого покрывала черная кровь, свидетельствующая о проколотой печени.
Последней связной мыслью Издора было сожаление, что он так и не предупредит пана Войцека Шпару о готовящейся ловушке.
Найденный утром холодный, измазанный липкой грязью труп городская стража Выгова списала на политические разногласия. И вызванную ими пьяную драку. Что еще можно ожидать от малолужичанских разбойников? А происхождение покойного из окрестностей Уховецка определили почти безошибочно по отличному от местного покрою жупана.