Окаянный груз
Шрифт:
– Угорцы… – произнес голос пана Юржика. – Рошиоры.
– Чего? – Ендрек попытался повернуть голову. Затылок отозвался вспышкой боли. Он охнул и закрыл глаза.
– Сиди, не дергайся, – посоветовал Юржик. Он разговаривал довольно сносно. То ли досталось меньше, то ли привычнее медикуса к побоям и ранам. – Рошиорами в Угорье гусар называют.
– Откуда?..
– Из-под спуда, – срифмовал пан Бутля. – Почем я знаю? Налетели…
– Гредзик с ними…
– Да вижу я, вижу. У-у, сука! Слишком быстро у меня саблю выбили.
– А остальные?
– Наши?
– Угу…
– Хмыз
– Как же…
– А вот так же. Война, студиозус, война.
– Какая война? – Ендрек не сразу взял в толк, что имеет в виду пан Юржик. – Разве Прилужаны…
– Наша война. Мы воюем против всех. Ты, я, Стадзик, Хмыз.
– Отвоевались, по всему выходит, – донесся слабый голос Стадзика. Похоже, он сидел еще дальше справа, за Юржиком.
– Это мы еще поглядим, – гонористо ответил пан Бутля, но уверенности в его голосе ощущалось мало.
– А телега? – продолжал расспрашивать Ендрек.
– Исчезла, – едва ли не радостно сказал пан Клямка.
– Значит…
– Значит, поросячий хвост им, а не казну прилужанскую!
– Так ведь и нам тоже…
– Ну и пускай. Чтоб ни «кошкодралам», ни грозинчанам, ни угорцам. Хоть бы ее в Стрыпе утопили, будь она неладна.
– Тише! – прервал гневную речь Стадзика пан Бутля. – Гляди, идут к нам.
Ендрек встрепенулся, поднял тяжелые, непослушные веки.
В самом деле. К ним приближался пан Гредзик, злорадный и растерянный одновременно, а с ним худощавый угорец, недовольно нахмуренный. Рошиор подергивал щекой. Пальцы его сновали туда-сюда по эфесу сабли, на вид более кривой и широкой, чем оружие лужичан. Глаза пана Цвика бегали по сторонам. Он старался не смотреть на спутника.
– Ишь усами шевелит, – прошипел пан Стадзик, очевидно имея в виду угорца. – Таракан жулянский…
Рошиор остановился в двух шагах от пленников. Замер, поочередно впиваясь глазами то в одного отрядника, то в другого. Ендреку вдруг захотелось сделаться маленьким-маленьким, как муравей, и заползти под листочек.
– Оклемались, – оскалив зубы, выплюнул Гредзик.
– Жалко, у меня руки связаны, – удрученно проговорил пан Клямка.
– Ты! – вскипел Гредзик. – Жердина тупорылая! – Он подскочил к пану Стадзику и с размаху залепил в лицо сапогом. Голова худого шляхтича с деревянным звуком стукнулась о стену шинка. Светло-русые усы потемнели, напитываясь кровью.
– Ну ты и воин! – прицокнул языком пан Юржик. – Молодец!
– Тебе еще дать раза? – развернулся к нему Цвик. – Мало тебе? Мало?!
– Остынь, – небрежно произнес рошиор. – Заморил.
С Гредзиком в тот же миг произошла разительная перемена. От бешенства к подобострастию.
– Как с ними по-иному, мазыл Тоадер? Дикие люди…
– Сам-то ты кто? – сплевывая кровавый сгусток, недобро поинтересовался Стадзик. – Подстилка угорская. Тьфу, дерьмо…
– Ты что сказал?!
– Остынь, – повторил Тоадер.
Гредзик обиженно надулся, но замолк.
– Где золото? – Рошиор
Юржик и Стадзик молчали. Хмыз вообще не подавал признаков жизни. Ендрек тоже решил не высовываться. Было бы перед кем распинаться!
– Я повторяю – где золото? Ты! Говори! – Широкий ноготь с черной каймой едва не ткнул Ендрека в нос.
Парень дернул плечами.
– Какое золото? – Лучше уж тянуть время. Хотя шансов на спасение никаких. Где пан Войцек? Где Хватан с Граем? Где все?!
– Короля Витенежа. – Угорец, похоже, не сообразил, что над ним глумятся. Зато Гредзик напрягся, как собака, почуявшая дичь.
– Первый раз слышу! – мотнул головой Ендрек. И почувствовал слабый толчок в правый бок. Словно пан Юржик пытался сказать: «Ай да студиозус! Молодец!»
– Сундук на телеге… – попытался объяснить рошиор, но тут не выдержал пан Цвик:
– Дозволь мне, мазыл Тоадер!
Он подскочил к Ендреку и взмахнул невесть когда покинувшей ножны саблей.
«Ну, все, – пронеслось в голове медикуса. – Конец! Прощайте, батюшка с матушкой, Томил, Аделька…»
Клинок ударил плашмя. По незащищенной голове. Потом еще раз… Соскользнув по волосам, пребольно оцарапал ухо.
Ендрек попытался втянуть голову в плечи, насколько это возможно со связанными за спиной руками, но тщетно. Удалось только прижать плечом больное ухо. Тут же последовал удар с другой стороны. По затылку, по шее, по плечам…
– Я… тебя… сука… убью!.. – хрипло выдыхал Гредзик, замахиваясь снова и снова.
Сквозь завесу боли прорвался отдаленный хохот рошиоров, подошедших полюбоваться, а может, и принять участие в развлечении.
– Перестань, Гредзик! – А почему пан Юржик так далеко? Он же рядом сидел. – Стой!
– Тебе еще дать?
– Не знает мальчишка ничего! Кто ему сказал? Он же «кошкодрал»!
Град ударов стих. Лишь пульсировала боль в исполосованных плечах и мигом вздувшихся шишках на голове – память о сабле Гредзика.
– Тогда ты говори!
Ендрек приоткрыл один глаз.
Цвик стоял теперь напротив пана Бутли, острием сабли приподняв ему подбородок.
– Ну! Говори!
– Спрашивай, – голос Юржика звучал сдавленно из-за опасения, открывая рот, перерезать себе горло.
– А то не знаешь, Бутля? Где казна?
– Если б я знал…
– Довольно брехать! Где казна?
– Кобель брешет на цепи. Не знаю я, где казна.
– Как – «не знаю»?
– Да вот так! Не знаю – и все. Пока мы с тобой на саблях махались, Мироед с Квирыном удрали. Вместе с телегой.
– Брешешь!
– А ты мне руки развяжи да саблю дай… Проверим.
– Да пошел ты…
– Нет, Гредзик, – рассудительно проговорил пан Юржик. – Ты своей смертью не умрешь. Я тебе обещаю.
– Я? – поразился Гредзик. – Ну, может, и не помру! Тебе-то что? Ты-то во всяком разе раньше меня сдохнешь! – Он чуть-чуть сильнее надавил на саблю. Юржик сглотнул судорожно и прикрыл глаза.