Океан и кораблик
Шрифт:
Мерно жужжал прибор. Из черной прорези медленно выползли темноватые края карты. Так. Передам Мише Нестерову, когда вернется с плотины, пусть разбирается.
Пора переходить на прием. Почему же я медлю, словно боюсь. Сижу неподвижно и рассматриваю карту: завихрение кривых линий, стрелки, пунктиры. Бумага была влажная. Я отложила ее в сторону и вытерла руки.
Надела наушники. Прием. Радиограмм много. Выражения сочувствия, советы, приказы. Вот, например, приказ: "Обезопасить себя на случай нового урагана, продолжать научные работы до прихода исследовательского судна "Дельфин". Из
Закончив работу, перечитываю обе радиограммы. Рената Алексеевна сообщала сыну, что Лариса уволилась с работы и уехала с Юрой во Владивосток, к своему отцу, который вторично овдовел и нуждается в уходе.
Произошло это месяца два назад. Видно, Рената Алексеевна не хотела раньше времени тревожить Иннокентия. Что же толкнуло ее теперь сообщить об этом?
Радиограмма Ларисы Щегловой: "Кент, любимый, начинаю новую жизнь. Ненавижу себя прежнюю. Сменила даже профессию. Учусь Владивостокском музыкальном училище. Специальность хоровое дирижирование. Юра полюбил дедушку. Старый капитан заботится о нем. Если можешь, прости. Юра скучает по тебе. Целую. Твоя Лариса".
Не знаю, сколько часов прошло на Земле. В моей рубке Время и Пространство поменялись местами. Время застыло неподвижно, а Пространство, отсчитывая страшные секунды, тащило меня куда-то в мрак, и мне было невыносимо больно и одиноко.
Если любовь приносит такие муки, то лучше бы ее и не было!
Слишком близок мне был духовно Иннокентий, чтоб я не поняла, как подействует на него, да еще в день смерти Настасьи Акимовны, известие от жены, начавшей новую, чистую жизнь. Жизнь, в которой она больше не будет отказываться от лучшего в себе.
Иннокентий уходил от меня, и мне надо было найти силы жить без него.
Стемнело, я сидела впотьмах. Открылась дверь, и вошел Иннокентий.
– Марфенька, ты здесь?
– вполголоса спросил он, не включая света.
Мы сели на диван, и он привлек меня к себе, коснулся губами мокрых щек.
– Ты плачешь, Марфенька?! Я обидел тебя... Сидишь тут одна в темноте, как Золушка. У меня стал плохой характер. Я уже не могу быть внимательным и добрым. Привык тяжелое настроение переживать в одиночку. Наверное, тебе не легко придется, когда будешь моей женой.
Мы долго сидели обнявшись, а на душе у меня становилось все легче и легче, хотя ничего, в сущности, не изменилось. Но следовало передать радиограммы.
Я высвободилась из его рук и включила свет.
– Плотина закончена,- сказал он.- Завтра прокопаем канал, и к утру будет озеро до судна. Тут недалеко. Ты что-то хочешь мне сообщить? Дома все благополучно?
– Да. Юра здоров. Вот тебе две радиограммы - от матери и от жены. Иди к себе и прочти их. И подумай один, чтоб никто не воздействовал на тебя. Иди. Мне надо запереть рубку.
– От мамы и от Ларисы?
Он внимательно и сочувственно посмотрел на меня.
– Понятно. И теперь ты предлагаешь подумать. И решить. Выбрать, так сказать. Какое у тебя измученное лицо... Кажется, ты все решила за меня. Марфенька! Вот я и заставил тебя уже страдать...
– Не будем пока говорить... Прочти и подумай. У вас сын. Я прошу тебя. Подумай.
– Хорошо. Иду.
Я заперла рубку. Он проводил меня до моей каюты, и я закрылась у себя, унося с собой его улыбку, такую нежную, грустную и счастливую одновременно.
Я зажгла свет и прилегла на постель. После того как Иннокентий приласкал меня, мне стало легче, как говорится, словно камень свалился с души. Даже разлука с ним представлялась мне не такой страшной.
После ужина Иннокентий позвал меня на палубу. Мы сели на рундук.
– Ты хочешь, наверно, знать,- начал Иннокентий,- какое впечатление произвела на меня радиограмма моей бывшей жены? Так слушай. Мне от души жаль ее. Я рад, что она нашла в себе силы переделать себя.
Надеюсь, ей это удастся. Лариса ненавидела свою работу. Никогда не мог понять, почему она пошла на бухгалтерские курсы. Ее всегда тянуло искусство... Она любит пение, музыку. У нее прекрасный голос и слух. Уверен, что в этой работе она найдет себя. И, может быть, остынет злоба на мир, рожденная неудовлетворенностью собой, своей жизнью.
Бедный мой сынок!.. Как тяжело, что родители омрачили его детство... К счастью, отец Ларисы - хороший человек и уже любит внука. Он - капитан дальнего плавания, теперь пенсионер... Юрке будет с ним хорошо.
Иннокентий замолчал и долго сидел задумавшись.
– Виноваты мы оба. Сошлись два эгоиста, молокососы, и ни один не желал хоть чем-нибудь поступиться. И любовь ушла от них. Четвертый год она мне не жена. И ты здесь ни при чем! Наш разрыв произошел задолго до встречи с тобой.
– А все же ты не умеешь прощать,- пробормотала я.
– Наоборот, я ей все простил, как, надеюсь, и она мне. Но когда любовь умерла, ее не воскресишь. Лариса мне давно чужой человек. И давай больше об этом не говорить. Насчет Юрки - я буду ездить во Владивосток. Буду переписываться с капитаном. И с самим Юркой. Писать он уже может... А сейчас давай спустимся в кают-компанию. Может, я уговорю Ичу посидеть с нами.
Мы спустились вниз, Ича не вышел, но Иннокентия к себе впустил, и они проговорили до глубокой ночи.
А я этот вечер сидела с дядей и остальными в кают-компании, и мы говорили о жизни, кутаясь кто во что горазд, так как паровое отопление не работало.
Утром подъем в семь часов и сразу после завтрака - аврал. Я вышла на палубу и вскрикнула от восторга: возле "Ассоль" морщилось от ветра небольшое синее озеро, и вода в нем все прибывала.
Поспешила спуститься на землю: Все любовались озером - делом наших рук. А Харитон сказал, что не надо копать от озера никакого канала - озеро рядом. Он уже приготовил все, что нам необходимо. И, к всеобщей радости, в скором времени с помощью балластного насоса по шлангам начали подавать воду в конденсатор паровой машины. На "Ассоль" появилась вода, и к тому же пресная, которую мы так всегда экономили.