Шрифт:
И. Д. Серебряков. «Океан сказаний»
Карта всемирной литературы все еще изобилует белыми пятнами даже в тех областях, которые усиленно изучаются, как, например, древнеиндийская литература, уже почти двести лет. Как в истории географических открытий случалось забывать исследователям об однажды уже открытых островах или горных хребтах, а затем снова обращаться к, казалось бы, уже пройденному пути и снова изумляться открывающемуся перед ними величественному пейзажу, так и здесь случалось забывать и затем вновь открывать некоторые замечательные памятники всемирной литературы. Так произошло и с уникальным по художественному и историческому значению произведением — сказочным эпосом «Катхасаритсагара», или «Океан сказаний», созданным кашмирским поэтом Сомадевой в XI в. (между 1063 и 1082 гг.). Впервые в Европе о нем стало известно в 1824 г. — видный английский индолог X. X. Вильсон изложил его содержание и выступил с восторженной оценкой этого произведения. Он пересказал содержание первых пяти книг. Затем в 1839 г. германский индолог Г. Брокгауз перевел на немецкий язык первые пять книг. После этого лишь в 1880–1884 гг. Ч. Тони опубликовал первый полный перевод на английский язык. В 1889 г. был издан санскритский текст памятника, до сегодняшнего дня остающийся лучшим его изданием. Вслед за этими публикациями появился ряд исследовательских работ, и в том числе замечательное исследование Ф. Лакота «Очерк о Гунадхье и «Брихаткатха», изданное в 1908 г. Затем снова наступает время некоторого забвения, и только после завоевания Индией независимости, когда культурное возрождение становится неотъемлемой составной частью происходящих в стране глубоких исторических преобразований, к «Океану сказаний» снова пробуждается интерес. Время создания «Океана сказаний» для Кашмира было порой тяжелой. Не только историки Кашмира, но и поэты и писатели запечатлели картину жизни страны, переживавшей кровавые потрясения. Народ, обремененный налогами и податями, нещадно эксплуатировался феодальной бюрократией. И тем не менее из его среды в конце I — начале II тысячелетия вышла блистательная плеяда великолепных поэтов, писателей и ученых. Кашмир стал важным центром культуры и науки, а такие деятели культуры и литературы, как Бхамаха, Абхинавагупта, Кшемендра, Сомадева, Маммата, Руйяка и другие, приобрели общеиндийское значение. Литературным памятникам, созданным в Кашмире на санскрите, присуще четко выявленное свойство — любовь их авторов к своей родине, стремление возвысить ее, запечатлеть не только красоту ее природы, но и великолепное многообразие народных типов. Все это можно определить как отражение в литературе первых ростков национального чувства, патриотического начала. Особенно ярко проявилось оно в творчестве таких классиков древнеиндийской литературы, как Кшемендра, Сомадева и Калхана, — как раз в силу выявления этого начала их можно рассматривать и в качестве предвестников национальной
Что же представляет собой «Океан сказаний»? Это весьма своеобразное произведение — его трудно отнести к какому-либо определенному жанру. Прежде всего потому, что в берега этого «Океана» влито все богатство жанров повествовательной литературы и лирической поэзии (от самого незамысловатого анекдота до эпопеи или романа) и все разнообразие жизненных ситуаций (от забавного случая с глупцом до самых напряженно-трагических событий, затрагивающих целые народы и страны).
Сомадева опирался в своем сочинении на длительную литературную традицию, связанную с именем поэта Гунадхьи и его произведением «Брихаткатха» («Великий сказ»), не сохранившимся до наших дней, а может быть, просто еще не найденным. Сказания о царе Удаяне были известны уже Калидасе (V в.). Такие авторы VII в., как знаменитые романисты Бана и Дандин, с восхищением упоминают об этом поэте и о его произведении как образцовом. И тот и другой испытали на себе его влияние. Теоретик литературы Бхамаха, живший, видимо, в конце VI — начале VII в., упоминает о царе Удаяне и о его сыне Нараваханадатте — двух главных действующих лицах «Великого сказа». В X в. Дхананджая в своем трактате о драматургии «Дашарупа» рекомендует авторам пьес обращаться за сюжетами к «Великому сказу» наравне с «Рамаяной». Сомадева в I книге «Океана сказаний» рассказывает трагическую историю Гунадхьи и его творения, как бы вводя этим читателя в свое собственное произведение. Первая книга так и называется — «Вступление к рассказу» — и открывается строфой о том, что «те, кто без промедления вкусят сладость океана рассказов, возникших из уст Хары, взволнованного страстью к дочери великого Повелителя гор, — а сладость их воистину подобна животворной амрите, извлеченной богами и асурами из глубин Молочного океана, — те беспрепятственно обретут богатства и еще на земле достигнут сана богов». Далее автор называет составляющие «Океан сказаний» книги и, определяя свою творческую позицию, пишет: «Все, что содержится в «Великом сказе», сохранил я в своей книге. Все, о чем поведал Гунадхья, пересказано мною точно, без отступлений — только слишком обширные рассказы сделал я короче, да и к тому же писал на другом языке: средоточие добродетелей, Гунадхья, писал на пайшачи, а мое сказание — на санскрите. Как тот, следовал я принципу уместности, воплощенному в «Великом сказе», и если вставлял в повествование рассказы, то лишь так, чтобы не нарушать его стиля. Не в погоне за славою ученого, но только ради того, чтобы легче было постичь хитросплетения различных рассказов и повестей, взялся я писать эту книгу». Отсюда можно заключить, что он воспроизвел сюжетную канву полностью, хотя и сократил некоторые, по его мнению слишком пространные, рассказы. При этом он изменил язык, т. е. сделал то, что мы теперь называем «переводом».
Основной творческий принцип Сомадевы — лучитъя — уместность, т. е. соответствие художественных средств предмету художественного воспроизведения.
Лучитъя теоретически обоснована Кшемендрой. Из слов Сомадевы следует, что принцип этот был воплощен еще в самом «Великом сказе». То обстоятельство, что Кшемендра сам предпринял обработку «Великого сказа», видимо, сыграло известную роль в теоретической разработке самого принципа аучитья, которому этот предшественник Сомадевы посвятил специальный трактат. «Океан сказаний» распадается по содержанию на три неравные части — первая, уже упоминавшаяся история Гунадхьи и его произведений, изложенная в I книге, вторая — история царя Удаяны, занимающая II–V книги, и, наконец, основная часть — грандиозный роман о сыне Удаяны, царевиче Нараваханадатте, которому сам Шива предрек стать верховным повелителем видьядхаров, гениев индийской мифологии, воплощения беспредельных возможностей человеческой мысли. Сомадева мотивирует свое обращение к этим мифическим существам словами бога Шивы: «Всегда счастливо живут боги, люди же всегда несчастны. Из-за трудностей людская жизнь не может быть интересной, а потому расскажу я тебе о жизни видьядхаров, в которых слилась и человеческая и божественная природа». Поэт, однако, не вполне точен в этом отношении — наиболее интересны для него именно люди, а что касается богов, то он их настолько приземляет, настолько очеловечивает, что они начинают мало отличаться от людей. Лишь когда Сомадева обращается к жанрам, требующим особого подчеркивания божественной природы, например к молитвам, или когда он пользуется — причем именно пользуется — традиционно-каноническими описаниями богов, уже сложившимися в религиозной традиции, тогда, естественно, боги суть боги. Несмотря на широкий мифологический фон, нельзя не отметить в целом рационалистический тон повествования. Более того, допустимо предположить сознательно поставленную автором перед собой задачу прославления человеческого разума. Об этом в большой степени свидетельствует занимающий центральное положение во всем «Океане сказаний» эпос об асурах, этом своеобразном племени Прометеев, вместе с людьми противостоящих богам. «Океан сказаний» в известной мере подражает «Махабхарате» — как и она, творение Сомадевы состоит из восемнадцати книг. Здесь достаточно много схождений, которые не так уж сложно проследить, но не в этих схождениях — сюжетных, композиционных, художественных — суть; гораздо важнее различие. Оно же состоит не в утверждении божественного, или имманентного, начала в качестве движущей силы жизни, а в ощущении того, что такой силой являются человеческие интересы.
Это сказывается на судьбах героев Сомадевы и на их характерах.
Если вычленить сюжет, касающийся основных героев повествования — Удаяны и Нараваханадатты, то он не столь уже сложен. «Океан сказаний» открывается рассказом об истории поэта Гунадхьи и созданного им «Великого сказа». Вот что там рассказано. Захотела Парвати, супруга могучего Шивы, послушать сказку, прежде не слышанную ею, и обещал ей супруг поведать историю о видьядхарах. Чтоб никто не мог услышать ату историю, велел Шива быку Найди никого не пускать в его покои. Стоило Шиве приступить к повествованию, как его любимый слуга Пушпаданта, несмотря на старания Найди, пробрался в покои Шивы и подслушал, как тот рассказывал Парвати историю о семи видьядхарах. Вернувшись к себе, он все пересказал своей жене Джае, а та была подлинной женщиной и не могла сохранить услышанное в тайне — взяла она и передала тот самый рассказ Парвати. Разгневалась Парвати и упрекнула Шиву: «Что же это за новая история, если даже Джая ее знает?» Сразу же догадался всемогущий бог, что то проделки Пушпаданты. Прокляла Пушпаданту Парвати и обрекла его на жизнь среди людей. Когда же Мальяван, другой их слуга, вступился за него, то и того постигла та же кара. Все трое — Пушпаданта, Мальяван и Джая — стали умолять богиню о прощении, и смягчилась Парвати, но не могла уже отменить проклятие, а только уменьшила его срок: когда, родившись человеком, Пушпаданта встретится в горах Виндхья с пишачем Канабхути и расскажет ему о всех своих злоключениях, освободится он от проклятия. Потом с Канабхути встретится Мальяван, расскажет ему свою историю и также освободится от проклятия.
Минуло несколько дней, и спросила у Шивы Парвати, где и кем родятся проклятые ею слуги. Молвил в ответ Шива, что Пушпаданта родится в Каушамби под именем Вараручи и будет великим ученым, а Мальяван родится в городе Супратиштхита, будет зваться Гунадхьей и станет поэтом. После этого повествования Сомадева переносит нас на землю, и мы узнаем о встрече Канабхути и Вараручи, бывшего Пушпадантой, во время которой последний рассказывает Канабхути о своей прошлой жизни и об основании города Паталипутры. В повествование вводятся новые действующие лица, в том числе знаменитый грамматист Панини, рассказывается о том, как Вараручи стал министром царя Нанды, повествуется о борьбе за власть между придворными и о смерти царя Нанды в результате заговора брахмана Чанакьи (Каутильи).
Встречается с Канабхути и Мальяван, родившийся под именем Гунадхьи. Он обращается к Канабхути на языке пайшачи и просит Канабхути передать ему все, что тот слышал от Пушпаданты-Вараручи, но Канабхути просит его самого поведать, что с ним случилось за время земной жизни. Гунадхья-Мальяван рассказывает обо всем пережитом, о том, как попал он ко двору царя Сатаваханы, заслужил благоволение министров, а потом и сам стал министром, женился и счастливо зажил. В ответ Канабхути пересказал ему на том же пайшачи все услышанное им от Пушпаданты-Вараручи и благодаря этому также избавился от проклятия. Гунадхья же решил, что если он все это повествование поведает миру, то тоже избавится от проклятия. Целых семь лет писал он на языке пайшачи, и составило написанное им семьсот тысяч двойных стихов. Послал Гунадхья с учениками все записанное им царю Сатавахане. Но высокомерный Сатавахана, считавший, что кроме как на санскрите ни на каком другом языке не должно писать, отправил все обратно Гунадхье. Убитый горем поэт пошел в лес и стал жечь свое сочинение лист за листом, но, прежде чем бросить лист в огонь, он прочитывал его зверям и птицам. Так он и сжег почти всю рукопись. Лишь роман о царевиче Нараваханадатте, уступив просьбам учеников, оставил он несожженным. Как раз в это время заболел царь Сатавахана, и лекари сказали, что причина этой болезни — сухое мясо, которое царь употреблял в пищу. Царские слуги потребовали к ответу поваров и охотников, а те ответили, что в лесу какой-то брахман рассказывает зверям и птицам всевозможные истории. Эти истории так интересны, что звери и птицы пить и есть перестали и день ото дня их мясо становится все суше и суше. Узнав это, царь сам отправился в лес и услышал, как Гунадхья читает свои рассказы, и увидел, как поэт сжигает их. Захотел царь послушать эти рассказы, и благодаря этому сохранилась история царевича Нараваханадатты в ста тысячах шлок. Так изложена в «Океане сказаний» история создания «Великого сказа». Но что же собой представляет история царевича Нараваханадатты, составляющая основное содержание «Океана сказаний»? Она несложна, если мы вычленим тот стержень, на который нанизано повествование: у царя Удаяны, правящего в Каушамби, и его супруги Васавадатты рождается сын — царевич Нараваханадатта. Ему предназначено самим Шивой стать верховным повелителем видьядхаров. В компании сверстников — сыновей министров его отца — Нараваханадатта переживает многочисленные приключения, в ходе которых (или отдыхая от которых) он выслушивает множество историй, а иногда и сам оказывается их непосредственным участником. Он влюбляется в Маданаманчуку, дочь Калингасены, оказавшейся некогда соперницей Васавадатты. Против воли Удаяны он женится на Маданаманчуке, но ее похищает повелитель видьядхаров. Царевич Нараваханадатта в своих похождениях покоряет все новые и новые царства видьядхаров и людей. Всякий раз, во исполнение пророчества Шивы, правитель очередного покоренного царства отдает ему в жены свою дочь. После длительных странствий Нараваханадатта сам становится повелителем всех видьядхаров и соединяется с Маданаманчукой. Однако этот сюжет лишь только форма организации всего исключительно богатого повествовательного материала, использованного автором. Мировая литература знает немало произведений, в которых такая форма применена, — «Тысяча и одна ночь», «Декамерон». Но в «Океане сказаний», как, пожалуй, нигде больше, мы встречаемся с героями, легко переселяющимися из рассказа обрамления во вставные рассказы или проходящими через серию вставных рассказов и образующих таким образом относительно самостоятельные циклы. На основе циклов, сложившихся в фольклоре, возникают так называемые «народные повести», родственные «народным книгам» европейских литератур. Тематические циклы, возможно, дали в дальнейшем основу для их выделения в самостоятельные книги и т. д. Словом, жанровое разнообразие этого памятника буквально беспредельно. Основная композиционная схема такова: некто рассказывает собеседнику для поучения или развлечения некую историю, герои которой в свою очередь могут обмениваться подобными же поучительными и развлекательными историями; сами рассказываемые истории могут быть нейтральны по отношению к собеседникам: решение конфликта, заключенного в них, может быть вложено в уста участников разговора («Двадцать пять рассказов Веталы»); в них могут приводиться дополнительные аргументы, необходимые для решения конфликта или предлагаться условия для развития действия рассказа обрамления. Наряду с отдельными рассказами, легендами, повестями, сказками, анекдотами «Океан сказаний» содержит и целые самостоятельные книги, возникшие задолго до его написания. Так, в «Океане» мы находим, например, «Панчатантру», перевод которой был сделан на среднеперсидский еще в 567 году н. э., или «Двадцать пять рассказов Веталы», или уже упоминавшийся ранее эпос об асурах, нигде в такой полноте не сохранившийся.
(«Панчатантра», пер. с санскр. и прим. А. Я. Сыркина, М., 1958., «Двадцать пять рассказов Веталы», пер. Р. О. Шор, Л., 1939., «Двадцать пять рассказов. Веталы», пер. И. Серебрякова, М., 1958.)
Они могут быть включены целиком, как, например, «Двадцать пять рассказов Веталы», или «Панчатантра», могут быть расчленены на более или менее самостоятельные циклы (Сандживака и Пингалака, война сов и ворон) или даже на отдельные рассказы. Впитывая опыт предшествующего фольклорно-литературного развития, «Великий сказ» и его позднейшие варианты служили в свою очередь источником, из которого черпали сюжеты и образы поэты и писатели народов Индии. Одним из ярких примеров обращения к «Великому сказу» явился роман Баны «Кадамбари» (VII в.). Для него прототипом послужила «Повесть о царе Суманасе», видимо, входившая в состав «Великого сказа». Судя по «Океану сказаний», повесть представляет довольно точную сюжетную параллель роману Баны. Главная черта «Океана сказаний» — отражение в нем действительной жизни той эпохи. Возьмем небольшую повесть «О плуте, выдававшем себя за министра». Ведь здесь мы имеем дело с ситуацией реальной, зарегистрированной не только народной памятью, но и исторической хроникой Калханы и другими литературными произведениями, в том числе предшествовавшими «Океану» сатирами Кшемендры. Схождение со многими позднейшими сатирическими произведениями на ту же тему, например с «Ревизором» Н. В. Гоголя, не случайно. Но в известном смысле Сомадева оказывается более язвительным и беспощадным сатириком и исключает разоблачение плута со стороны властей или самого царя. Для Кашмира, где феодальная бюрократия особенно ярко продемонстрировала свой паразитический характер, появление произведения на такого рода сюжет было вполне актуальным, прямым откликом литературы на жизненные явления. Но ведь не одни цари и бюрократы жили в Кашмире. Калхана среди многочисленных портретов исторических личностей нарисовал интереснейший образ чандалы Суйи. В кастовой иерархии чандалы, согласно традиции, — потомки браков между мужьями-брахманами и женами из сословия шудр — занимали одно из самых низших и презираемых мест. В конце IX в. в Кашмире занял престол царь Авантиварман, сумевший упрочить экономическое и политическое положение страны. Во время его царствования Кашмиру пришлось пережить подряд несколько лет катастрофических наводнений и вызванного ими постоянного голода. Положение народа было крайне тяжелым. Ни сам Авантиварман, ни кто-либо из его приближенных не могли найти выхода. Калхана рассказывает, что единственным человеком, сумевшим это сделать, оказался чандала Суйя. Длительное время он повсюду говорил, что у него есть план, как спасти страну от несчастии, но для этого ему нужны средства. Несмотря на сопротивление придворных, Авантиварман не только выслушал Суйю, но и предоставил в его распоряжение необходимые деньги. И Суйя создал грандиозные по тем временам гидротехнические сооружения, построил плотины и отводные каналы, осушил большую территорию и обратил ее в пахотные земли, расселил на ней крестьян, основал новые деревни. Там, где прежде, по словам Калханы, даже в самые урожайные годы цена меры риса не спускалась ниже 236 динаров, теперь благодаря Суйе она была равна всего лишь 35 динарам. Авантиварман сделал Суйю своим министром, а народ прозвал его воплощением «бога пищи». Не порождены ли замечательным трудовым подвигом Суйи многочисленные у Сомадевы образы ремесленников? Обратитесь к «Повести об искусных плотниках Пранадхаре и Раджьядхаре». Чего не могут эти мастера? Да они могут все — был бы только инструмент! Не случайно одного из них Сомадева назвал Пранадхара, т. е. «опора жизни», а другого — Раджьядхара, т. е. «опора царства». И справедливо — без мастеровых никуда не денешься! Случись плотнику оказаться одному на необитаемом острове — он населяет его механическими людьми. Грозит опасность — и он спасается от нее на построенном им самим воздушном корабле. И, как правило, торжествуют у Сомадевы герои, обладающие действенным, активным умом. Но наряду с этим мы сталкиваемся и с немалым количеством рассказов, повестей, сказок, где действуют рок, судьба, которым подвержены все — и даже сами боги, за исключением, правда, Шивы. Судьба оказывается сильнее богов, и от нее спасения нет. Карма, учение о перерождениях души, о том, что судьба человека в данном рождении предопределена добрыми или дурными поступками, совершенными в прошлых рождениях, и что его нынешнее поведение воздействует на его грядущие рождения, весьма искусно используется Сомадевой в интересах построения сюжета. Именно это позволяет ему свободно передвигать своих героев во времени, из касты в касту, отца и сына в настоящем делать в прошлом братьями и т. д. И все же судьба судьбой, а человек у Сомадевы настойчиво хочет оказаться сильнее судьбы, сильнее предопределения — он хочет стать хозяином своей судьбы. Правда, на пути его желаний громоздятся традиционные верования, предрассудки, темные, не понятые еще им силы. Мудрый Нагарджуна, желавший сделать жизнь человека вечной, оказывается не в состоянии одолеть именно эти силы, обрекающие его на гибель. Особенно интересно и весьма неожиданно для произведения, созданного в XI в., что эти силы не витают где-то в потустороннем мире, а действуют, как правило, внутри человеческого общества. Но при всей жизненности ситуаций, при том, что в «Океане сказаний» нашла высокохудожественное отражение действительная жизнь, нет оснований ожидать от этого произведения сколько-нибудь точного воспроизведения исторических фактов. Это прежде всего произведение художественное, и в нем, как реальные факты современной автору жизни, так и достоверные факты прошлого (например, свержение династии Нандов основателем династии Маурья Чандрагуптой) служили только лишь материалом для искусного построения сюжета или образа. Через сто лет после Сомадевы создает свою хронику Калхана. Сомадева выступает в первую очередь как художник, Калхана — как историк, но вместе с тем первому присущ историзм в той же мере, в какой Калхане присуща художественность. Сомадеве необходима жизненная достоверность, поскольку он следует принципу аучитья (уместность), Калхана обращается к этому же принципу для того, чтобы его художественность не нарушила историческую достоверность. «Океан сказаний» написан на санскрите. Не раз писалось во множестве исследований, что санскрит — язык мертвый, и обращение автора к нему обрекало произведение на существование в своих собственных рамках или в лучшем случае в несколько более широких рамках того слоя, для которого санскрит был профессионально необходим, т. е. для брахманского, жреческого сословия. Конечно же, такой круг поневоле узок, и вряд ли можно было бы говорить о всенародном значении произведения. Однако для Кашмира XI–XII ее. круг читателей произведений на санскрите был много шире. Официальное положение санскрита как языка не только храма, но и делопроизводства выводило санскрит за рамки культа. Это во-первых. Отсюда же следовало и во-вторых — разбухшая бюрократическая прослойка размывала традиционные границы применения санскрита. К сожалению, вопрос о языковой ситуации в Кашмире в те достаточно отдаленные времена остается все еще плохо изученным, и мы не можем сказать, конкурировал ли там с санскритом в качестве делового языка какой-либо другой язык. Тем не менее, судя по литературным данным, санскрит в Кашмире использовался широко. Сомадева опирался на всю предшествующую литературную традицию кашмирцев и других народов Индии, он был подлинным мастером художественного слова. Санскрит «Океана сказаний» прозрачен, и разве только там, где Сомадева хотел блеснуть особенно замысловатой метафорой, эта прозрачность мутнеет, язык оказывается не менее усложненным, чем у некоторых из его предшественников, потрясавших читателей и слушателей необычной виртуозностью в построении стиха. Но для Сомадевы это в общем редкое исключение. Для него характерно иное — редкостное стилистическое многообразие, определявшееся характером его произведения. И действительно, мы встречаемся в «Океане сказаний» с самыми примитивными анекдотами, где сюжет сведен чуть ли не к абсолютно оголенным, лишенным какого бы то ни было собственно художественного оформления сцеплениям двух-трех мотивов. Но здесь же перед нами предстают и образцы других жанров, в каждом из которых Сомадева пользуется стилем, объективно необходимым и для избираемого им жанра и для разрабатываемого в этом жанре сюжета. Сомадева писал на санскрите. Сколь бы ни была широка сфера этого языка в Кашмире, он все же не мог заменить общенародного языка; исторические же условия той поры еще не создавали возможности для подъема языка или языков и диалектов, на которых говорили кашмирцы того времени, на уровень литературного языка. Кашмирская литература на санскрите после блистательной кульминации в XI–XII ее. оказалась обреченной на угасание. Судьба творения Сомадевы, однако, оказалась не затронутой этим процессом. «Океан сказаний» начинает двигаться по стране. История этого движения мало изучена. Полагают, что послуживший образцом для «Океана сказаний» «Великий сказ» Гунадхьи еще в VI в. был переведен на санскрит царем Дурвинитой из династии Ганга, правившей в Андхре. Один из индийских филологов выступил с утверждением, что «Великий сказ» был переведен на древнетамильский язык еще во II в. до н. э. и назывался «Удаянанкадаи» (т. е. «Повесть об Удаяне») или «Перунгадаи» (т. е. «Большой рассказ»). Видный знаток тамильской литературы проф. Вайяпури Пиллаи считал, однако, что «Перунгадаи» не мог быть написан ранее VIII в. Но это — предположения, которые пока еще доказаны быть не могут, поскольку нет достаточно надежных представлений о датировке самого «Великого сказа». Довольно давно — еще в конце прошлого века — было обнаружено написанное на языке махараштри, предшественнике современного маратхского языка, пространное повествовательное сочинение в прозе «Васудевхинди», т. е. «Странствование Васудевы», относящееся к V–VI вв. Автор его — джайн Сангхадасагани. Индийские исследователи В. Агравал и С. Н. Дасгупта полагают, что это есть не что иное, как джайнская версия романа о Нараваханадатте, с той разницей, что Сангхадасагани вместо Нараваханадатты сделал своим героем Васудева из рода Андхакавришни, отца Кришны.
Композиция и основной сюжет, множество совпадений во вставных рассказах убеждают в том, что на этом произведении сильнейшим образом сказалось влияние «Великого сказа». Оно, однако, еще сильнее сказывается в продолжении этого сочинения, созданном примерно лет на сто позднее другим джайном — Дхармадасагани. Во всяком случае, это еще одно важное звено в истории «Великого сказа», предшествующее кашмирским переработкам, и, что особенно важно, написано это произведение на пракрите махараштри. Возможно, что эти произведения на махараштри оказались вехами на пути «Великого сказа» на юг. Имеются упоминания о переводе «Васудевхинди» на тамильский язык. Произведением, составляющим весьма важное звено в истории «Великого сказа», явилось «Брихаткатхашлокасамграха» («Избранные шлоки Великого сказа») поэта Буддхасвамина, жившего предположительно в VIII–IX ее. «Брихаткатхашлокасамграха» близко стоит к «Васудевхинди» и сосредоточивает внимание на похождениях сына царя Удаяны царевича Нараваханадатты. С гораздо большей определенностью можно говорить о том, как переводился «Океан сказаний». Некий Ахмад Кашмири переводит «Океан сказаний» для султана Зейнул Абидина (1420–1470) с санскрита на фарси, а в XVI в. по велению Акбара Абдул Кадир Бадаюни (ум. в 1595 г.) создает новый перевод «Океана» и называет его «Афсанхаихинди» («Индийские сказания»). «Океан сказаний» воздействует на творчество многих авторов — поэтов и прозаиков позднейшего времени. Он отражается в многогранном творчестве пенджабского поэта гуру Говинда, десятого гуру сикхов. «Океан сказаний» в своих определенных частях оказывается источником самостоятельных разработок сюжетов или переработок отдельных книг из его состава. Здесь, однако, встает немаловажный вопрос — не сталкиваются ли иногда такие произведения, отпочковавшиеся от «Великого сказа» еще до возникновения «Океана сказаний», с теми, которые были порождены им самим или возникали самостоятельно? Таковы, например, «Двадцать пять рассказов Веталы», целиком входящие в состав «Океана сказаний». Анализ их прозаической версии, созданной Джамбхаладаттой (XVI в.), показывает, что они непосредственно основываются на «Океане сказаний» — об этом свидетельствуют и язык, и стиль, и даже наличие пассажей, представляющих собой прозаизацию стихотворного текста Сомадевы.
Совершенно иную проблему ставят перед исследователем произведения, подобные «Тридцати двум новеллам о монахах». В составе «Океана сказаний» нет такого произведения, но зато есть циклы анекдотов о глупцах. Многие из этих анекдотов вошли в состав «Тридцати двух новелл о монахах». Это обстоятельство породило у некоторых авторов предположение о существовании в древнеиндийской литературе особой «Книги о глупцах», оригинал которой предшествовал кашмирским версиям и дошел до нас в китайском переводе. Не исключена и другая возможность — циклы подобных анекдотов бытовали самостоятельно и впервые они были включены в состав переложения «Великого сказа» Кшемендрой, вообще пристрастным к подобному материалу. Впоследствии создатель «Тридцати двух новелл о монахах» Мунисундара воспользовался этими циклами для создания острого антиклерикального произведения. Стоит отметить еще одно обстоятельство — значительное приближение санскрита Мунисундары к его родному языку гуджарати. Демонстрируя многообразие воздействия «Океана сказаний» на развитие повествовательных жанров в национальных литературах народов Индии наряду с переводами самой эпопеи — на языки этих народов, обеспечивающими ему самостоятельное бытование и по сей день, мы привели лишь два примера, но они могли бы быть умножены без особых усилий. Интерес к «Океану сказаний» усилился за последние десятилетия. Вместе с новыми переводами появляются и исследования, в которых авторы предпринимают попытки осмыслить непреходящее значение этого памятника. Когда читатель сегодня раскрывает «Океан сказаний», ему уже с первых глав становится ясно, что перед ним одно из величайших произведений мировой литературы, драгоценный свод фольклорно-повествовательных сюжетов, бытовавших до XI в. среди народов Северо-Западной Индии.
Отдельные истории из «Океана сказаний» неоднократно переводились на русский язык начиная с перевода «Сказания о Видьядгаре Джимутавагане», опубликованного в 1848 г. К. А. Коссовичем. Принимали участие в таких переводах акад. А. П. Баранников, О. Ф. Волкова и др. В 1967 г. под нзванием «Повесть о царе Удаяне» были опубликованы первые пять книг «Океана сказаний» в переводе П. А. Гринцера и И. Д. Серебрякова.
«Роман о Нараваханадатте», содержащий следующие пять книг «Океана сказаний», расширит представление советского читателя об этом замечательном произведении. Несмотря на весьма обширную практику перевода с древних и современных индийских языков, до сих пор вопросы теории такого перевода не рассматривались специально и не обобщались, за исключением отдельных замечаний и мыслей, высказывавшихся некоторыми переводчиками. Большой интерес представляет, например, специальная статья Т. Я. Елизаренковой, трактующая вопрос о принципах перевода гимнов «Ригведы», а также статья Э. Н. Темкина «К вопросу о форме поэтического перевода эпоса древней Индии». Следует надеяться, что подобные обобщения со временем появятся. Тем не менее хотелось бы определить некоторые позиции, которых придерживался переводчик в данной работе, как и в «Повести о царе Удаяне», переведенной им в содружестве с П. А. Гринцером. Прежде всего переводчик стремился воспроизвести средствами русского языка самобытность этого произведения как памятника эпохи, достаточно отдаленной от нас, причем сделать это так, чтобы специфика не скрывала общечеловеческого содержания. Сомадева, как было отмечено выше, использовал все стилистическое, жанровое и формальное богатство древнеиндийской повествовательной литературы на санскрите, пракритах и других языках, бывших в литературном употреблении. Характер повествования позволил переводчику обратиться к опыту переводной и русской фольклорно-повествовательной литературы и воспроизвести некоторые из стилистических особенностей памятника. Отсюда некоторая доля лексики, характерной для русского фольклора. Поскольку, как это обычно для фольклора, имена героев часто несут образную нагрузку, уяснение которой существенно для понимания сюжета, мы во многих случаях раскрываем семантику таких имен непосредственно в тексте перевода, не вынося соответствующих объяснений в примечания. В некоторых местах Сомадева прибегает к игре слов, подчас непереводимой, или использует такие приемы санскритской поэтики, при которых один и тот же стих может иметь двойной смысл или приобретать такую окраску, которая требует более широкой, чем обычно, переводческой интерпретации текста.