Океан. Выпуск десятый

Коржиков Виталий Титович

— Помните, Джон, я спрашиваю у мистера Максака, как же мы откроем подплавившийся сейф? Он плюнул на ладони, взял лом и… раз! Все секретные швейцарские замки полетели ко всем чертям!

— А помните, Антон, как мы первый раз шли к «Атлантику»? Невольно думалось: как ахнет! Не успеешь спеть «Легко на сердце от песни веселой»…

Они мчались в машине вдоль безлюдного нагромождения портовой техники по автостраде, а мысли их столкнулись в одной точке Атлантического океана…

Загородный дом Крокенса утопал в цветах. Они привораживали взгляд к палисаднику и к широкому окну нижнего этажа, заставленному цветами в горшочках. Сквозь окно, как в телевизоре, объемно виделась гостиная. Зато окна верхних помещений, в которые заглянуть невозможно, были плотно зашторены.

Тулаев слышал легенду, что со времен кровавого правителя

Нидерландов герцога Альбы голландцам под страхом смерти запрещалось задергивать занавески на окнах, чтобы в домах не зрели заговоры против испанского короля. Альба давным-давно сгнил в могиле, а обычай остался. Голландцам нравится держать свои гостиные напоказ.

Мадам Крокенс и сын Альберт усадили гостей за стол. Кругом ни соринки, ни пылинки, в серванте и на книжных полках порядок. Подали легкий коктейль и кофе. На мотороллере примчалась дочь Джудит.

Она извинилась за свой небрежный вид: джинсы и мужская рубашка навыпуск, подпоясанная узким ремешком, — и убежала наверх. Вернулась опять-таки не в платье, а в белых джинсах и ролинге. Вся белая, гибкая, улыбающаяся. Джудит принесла альбом и попросила Ивана Карповича что-нибудь написать на память. Тот подумал и написал: «Дети должны идти дальше отцов. Капитан Тулаев».

— А теперь я повезу вас в ресторан! — весело воскликнул Крокенс. — «Олимпия», «Моби-Дик», «Буканьер» — выбирайте!

Все шло как-то не так. Любезно, но не от души. Тулаева раздражал чрезмерно, театрально веселый Крокенс. В машине он не выдержал и спросил:

— Не могу понять: вы на самом деле счастливый человек, Антон? Или хотите им казаться?

— Джон, истина в вине. Выпьем, и вы поймете. Вам я обязан. Я был разбит, уничтожен катастрофой «Атлантика». Вы вернули меня к жизни, к любимой работе. Фирма высоко оценила героизм ваших моряков, а заодно и мой.

— Хеппи энд! — язвительно воскликнул Тулаев, которого мучительно донимал вопрос: вернул бы Крокенс его, Тулаева, к жизни таким же способом или трусливо провел бы свой супертанкер мимо охваченного огнем «Воронежа»? — Отвезите, пожалуйста, нас на судно.

— Вам не хочется в ресторан, Джон? — спросил Крокенс.

— Нет.

— Хорошо, сэр. По дороге я покажу вам город, нашу картинную галерею…

В музее Крокенс, минуя несколько залов, сразу привел русских гостей к «Автопортрету» Рембрандта. Им повезло. Посетителей было мало, и они оказались одни перед ликом старого, умудренного жизнью художника. Крокенс шепотом сказал:

— Я беседую с ним часами.

Тулаев не мог отвести взор от всепонимающих глаз великого мастера. Они как бы говорили ему: «Не спеши. Не суетись. Верь людям, как веришь самому себе. Человек велик в деле. Никто заранее не знает, на что он способен…»

Иван Карпович догадался, что Крокенс не случайно привел его к своей любимой картине. Нет, с человеком, думающим только о себе, себялюбцем и эгоистом Рембрандт не станет разговаривать часами. Мелкие душонки, приспособленцы, предатели и лжецы не задерживаются в этом зале. Спасибо тебе, великий Рембрандт. Ты снял камень с души капитана Тулаева, и он понял, что за человек этот Антони Бен Крокенс.

А. Миланов

МОНОЛОГ СЕЙНЕРА

Я сейнер. Мне волны помяли бока. Я рыбой пропах от киля до клотика. Но все-таки люди меня, старика, Считают незаменимым работником. Удел моих братьев, мой личный удел — Трал за кормой закрепив потуже, Выслеживать стаи упругих сельдей, Зубатку и пикшу из моря выуживать. Казалось бы, что мне до ваших забот, Товарищи люди? Я вас понимаю! И как вы желаете, я круглый год Студеные мили на лаги мотаю. Стучит мое сердце стальное — мотор, Едва лишь к причалу прижмешься щекою, Как снова в рыбацкий уходишь дозор И тянешь капроновый трал за собою. И снова путина, волна за волной. Несется

над морем гудок мой осипший. За то, что покоя не знаю давно, Спасибо вам, люди. Большое спасибо!

И. Олейников

* * *

Ходит, ходит море в пляске, Удаль в грохоте слышна. Я гляжу, гляжу с опаской — В плен возьмет меня волна: Хлынет зеленью и синью, Смоет начисто покой, И — тогда я не покину Этот праздник колдовской — Превращусь в скалу крутую, Грудь подставлю всем ветрам, Если жизнь начну вторую — Морю вновь ее отдам!

* * *

Оглушен океанским рокотом, Ногами врастаю в палубу. Я еще без матросского опыта, Но никто не услышит жалобы, Что на палубе зыбкой работа, Что устал и промок до костей. Это будни суровые флота Учат слушать напевы снастей, Напряженных ветрами, как струны, Басовито гудящих в ночи. След в тумане утонет бурунный, Да охрипший тифон прорычит. Пусть грозна неуемность морская, Ванты рвет и корежит металл, Знаю, ждет меня доля мужская, О которой я с детства мечтал.

А. Марков

ЛЕДОКОЛ

Я устал быть ледоколом. Льды… Куда ни глянешь, льды… В беспорядке невеселом Трутся. Треск на все лады! Как хлобыстнет! Как заедет Льдина — ребра затрещат! Изумленные медведи Подгоняют медвежат! Что ж вы думаете, черти, Мне не больно? Я — стальной? Вы попробуйте измерьте… Этот панцирь ледяной С головой меня укутал, Ветер кости пронизал! Глохнет сердце в стуже лютой. Нету силы… Я устал! И зачем моя работа? Заметает снегом путь! — Нет, не так, дружище! Кто-то Успевает проскользнуть! Не горюй! Не зарастает Никакой в пространстве след! Видишь: вон за светом — свет, Кораблей большая стая Подмигнула нам в ответ!

Н. Кайнов

МНЕ ИНАЯ ПЕСНЬ СЛЫШНА

Надо мной — чужое небо, Африканская луна. Звезды, словно древний ребус, Тишина. Только нет покоя что-то, Словно заблудился я. Чужедальние широты — Неуютные края. Бьет волной залив Гвинейский. Мне иная песнь слышна: В африканском лунном блеске Плещет невская волна.