Океан. Выпуск двенадцатый
Шрифт:
Копыч опять было умолк и достал папиросу, я подумал, что пауза и на этот раз затянется надолго, но он сразу закурил и тут же продолжил:
— Ну, а Колокольников, значит, к работе никакой не приспособился, а целыми днями сидел на берегу, смотрел на стоявшие на рейде корабли и тосковал до самой крайности. А с кораблей до него доносился перезвон склянок, пересвист боцманских дудок, разные команды, и он еще больше начинал тосковать по морю.
Долго ли так продолжалось, не знаю, только однажды Колокольников склепал из чистого серебра такую дудку, какой еще не бывало. Может, вот эту самую, а может, и другую, потому что после этого он еще много дудок
Почитай более ста лет с тех пор минуло, а вот Колокольникова не только на Черноморском, а на всех флотах помнят, потому как он в эти дудки свою преданную морю душу матросскую вложил. Вот так-то, Вовша… И это вовсе не диво какое-нибудь, а в любом деле так. Если человек отдает этому делу всю душу, он останется в памяти людей надолго…
С этого дня Копыч начал учить меня высвистывать на дудке мелодии, соответствующие той или иной команде, — к подъему, на обед, по тревоге, к авралу и так далее. Если я путал их, Копыч спокойно поправлял и объяснял проще:
— Вот соображай: сигнал «Начать большую приборку». Что на корабле прежде всего делают во время приборки? Скатывают палубу водой, а потом драят ее деревянными торцами и битым кирпичом. Так вот, если к этой мелодии придумать слова, то получается: «Иван Кузьмич, бери кирпич — драй, драй, драй!» Запомнил? Ну, попробуй.
И верно, со словами мелодия запоминалась гораздо быстрее, и я тут же воспроизводил ее на боцманской дудке. А дудку Копыч подарил мне незадолго до смерти.
— Оно, конечно, полагалось бы передать ее кому-то из хороших боцманов, да только теперь дудки на флоте отменили, — с сожалением вздохнул он.
— Почему?
— Наверное, потому, что корабли теперь настолько напичканы всякой техникой, что все там гудит, и дудку можно не услышать, да и бегать с ней из кубрика в кубрик некогда, все теперь решают секунды. А команды предваряются ревунами и сильными электрическими звонками, они на кораблях называются колоколами громкого боя. Так что резон в отмене дудок есть. А все-таки с этой дудкой что-то и уходит. Память, что ли. Так вот ты ее для памяти и храни…
И вот сейчас, глядя на грустное лицо старшего мичмана Масленникова, я вспоминаю Копыча, и во мне тоже поднимается тихая грусть.
3
Операцию мне сделали в тот же день, а через неделю уже выписали и тут же в учебном отряде выдали предписание, в котором был указан далекий заполярный город и номер войсковой части. Старший мичман Масленников разъяснил мне:
— Это большой противолодочный корабль. На него из отряда отправилось еще двадцать восемь наших выпускников — радистов, минеров, сигнальщиков, торпедистов, акустиков. А добираться туда так: поездом доедешь до Энска (он назвал город), а оттуда до базы ходит рейсовый катер. Чемодан у тебя тяжеловат, попроси кого-нибудь из попутчиков помочь, а то как бы шов не разошелся.
От вокзала в Энске до пристани чемодан мне помог донести ефрейтор-пограничник. Но поезд наш опоздал, рейсовый катер не стал его ждать и отошел минут десять назад, а следующий будет только ночью. Дежурный по причалу посоветовал добираться на буксирном пароходике, он шел как раз туда, куда мне было нужно. Буксир стоял у другого причала, туда уже бежали несколько человек, тоже опоздавших на катер.
Едва я поднялся на борт буксира, как убрали сходню и отдали швартовы.
День выдался тусклый, как старая алюминиевая миска, из которой вахтенный матрос на буксире выковыривал ложкой пшенную кашу. Он сидел прямо на кнехте, повернувшись спиной к ветру, подняв воротник залосненного бушлата. На вид ему было лет двадцать пять. Я подумал было, что он уже отслужил срочную службу на флоте, но тут же отверг это предположение. В учебном отряде мы проходили практику на кораблях, и я уже знал, что любой матрос, прослуживший на военном корабле хотя бы месяц, никогда не сядет на кнехт, а тем более не станет вот так, прямо за борт, выбрасывать кашу. Да еще за наветренный.
Стоявший возле рубки старший лейтенант сердито заметил:
— Свинарник, а не пароход! — И, обращаясь к матросу, добавил: — Смотри, как ты борт загадил!
Матрос вытер тыльной стороной ладони сальные губы и усмехнулся:
— Ничего, старлей, вон за тем поворотом волной все начисто смоет.
И верно, едва буксир повернул за мыс, как налетел холодный ветер, взворошил воду и начал забрасывать брызги на палубу. Мы с ефрейтором укрылись за ходовой рубкой. Остальные пассажиры спустились вниз, в кубрик, на корме осталась только девушка в плаще из модной блестящей серебристой ткани. Даже издали было видно, какое у девушки бледное лицо, — у нее, судя по всему, начинается приступ морской болезни. Она, пожалуй, поступила правильно, что не пошла в кубрик.
— Тебе только до этой базы? — спросил ефрейтор.
— Да.
— Повезло тебе!
— Почему?
— Все-таки в городе служить будешь. А мне до самой дальней губы добираться. Говорят, губ тут много, а целовать некого. У нас, например, на весь гарнизон три домика, шесть собак и одна библиотекарша, да и та замужем.
Последняя фраза была сказана подчеркнуто громко и, видимо, предназначалась стоявшей на корме девушке. Ефрейтор разглядывал ее, пожалуй, слишком заинтересованно и подробно, и я предложил:
— Пошли в кубрик. А то замерзнешь.
— Ничего, я привычный к здешнему климату. На окружающую среду погляжу.
Ясно было, какая окружающая среда интересовала его в данный момент.
В кубрике было душно и тесно, люди сидели не только на рундуках и на столах, но и прямо на покрытой линолеумом палубе. На верхней койке, выводя носом сложные рулады, безмятежно спал матрос. Ему не мешал даже стук костяшек домино по моему старому фибровому чемодану, лежащему на чьих-то чужих коленях. В дальнем углу отыскалось местечко и для меня, но сесть прямо на палубу я не отважился: вывозишься, а представать в первый же день новой службы пред ясные очи корабельного начальства в неряшливом виде не стоило, потом этот вид еще долго будет за тобой числиться. Я ногой выдвинул из-под стола чей-то чемодан и преспокойно разместился на нем.
К обеду мы дошлепали до базы. Буксир приткнулся к маленькому пассажирскому причалу, и едва набросили швартовы и подали сходню, как все повалили на него. Ефрейтор устремился было за девушкой в плаще, но она прямо со сходни кинулась в объятия капитан-лейтенанта и стала целовать его. Ефрейтор поскреб затылок и поглядел на меня.
— Ладно, мне все равно куковать тут до следующей оказии еще полсуток, так что давай провожу до военной гавани. — И подхватил мой чемодан.
На контрольно-пропускном пункте старшина первой статьи с повязкой на рукаве, проверив мои документы, сказал, что большой противолодочный корабль стоит у четвертого причала, и показал, как туда пройти. Однако, когда в проходную сунулся и ефрейтор, задержал его: