Океан. Выпуск двенадцатый
Шрифт:
…Бойко был простым матросом речного пароходства, но его личное дело было пухлым, как рукопись романа: докладные капитанов, различные справки, объяснительные, выписки из приказов.
Проще было бы уволить его, материалов хватало, но оставался всего год до призыва его в армию. Жаль было парня.
Перед тем как войти в кабинет, Василий Яковлевич осмотрел себя, одернул китель.
— Разрешите, Николай Михайлович?
— Давайте, давайте. — Начальник пароходства нетерпеливо протянул руку. — А почему два?
— Второе матроса
— Это почему же?
— Матроса Бойко штурман Голованов взял под свою ответственность. Мы его хотели увольнять, а он взял на исправление.
— Вот как? — Начальник удивленно покачал головой и стал листать дело. — Так натворил-то Голованов, а не Бойко. Он самовольно покинул судно. Один.
Кадровик лихорадочно вспоминал все прежние поступки штурмана и ничего понять не мог.
— Вы не знаете, почему он так мог сделать? — обратился начальник.
— Не-ет, даже не догадываюсь, — чуть заикаясь, ответил тот.
— Вася, у меня мечта попасть на самый отстающий теплоход, какой только есть в пароходстве.
— Ты что? Зачем тебе это нужно? С отличием закончил училище, тебе прочат капитанский мостик на самом современном теплоходе, а ты о какой-то колымаге бредишь.
— Себя надо проверить. Понимаешь — себя. На что ты годен. А для этого необходимо начать с самого низа, — горячо доказывал другу высокий худощавый парень в чуть заломленной набок мичманке.
— Брось чепуху молоть, Голованов. — Василий положил руку другу на плечо. — У тебя направление на пассажирский теплоход — и какой! Чистенький, свеженький, нарядные пассажиры, пассажирочки.
— Брось, Вась. Я же серьезно.
— А я что — шучу? Мне вот предложили работать в кадрах, так я сразу согласился. Ничего, что инспектором. Главное — на берегу, дома.
— Скучное дело.
— Ну и что? Зато работа потише. А еще, — Василий подмигнул, — я буду чаще видеть симпатичных девчонок.
— Вот-вот, это у тебя на первом плане…
Прошло с того разговора два года, и вот Чухлеб стоит перед начальником пароходства, а тот молча листает дело его друга…
— А чем проштрафился Голованов, если вы его перевели с пассажирского судна на плотовод?
— Ничем, сам пожелал.
— Пожелал?! Чудеса! А почему я не помню этого?
— Вы были в отпуске, подписал приказ о переводе ваш заместитель.
— Читаю — одни благодарности. Чего же не хватало ему, Голованову?
— А ему всегда хотелось чего-то такого…
— Чего такого?
— Да где потруднее да погорячее.
— Погорячее, говоришь? Выходит, вскипятил воду. — Начальник пароходства отодвинул дело в сторону. — Принеси-ка мне дело капитана плотовода.
— Прямо сейчас принести?
— А когда же?
Чухлеб рванулся к выходу. Задел ногой за стул.
«К неприятности», — тут же кольнула догадка. В деле капитана плотовода была докладная директора судоремонтного завода о том, что в период ремонтных работ тот неоднократно встречал капитана Трегубова в нетрезвом состоянии. Мер к капитану не принимали…
Так оно и получилось. Начальник пароходства прочел докладную, взглянул на кадровика.
— Что ему за это было?
— Ничего, Николай Михайлович. Перед открытием навигации время напряженное.
— При чем тут время? — раздраженно перебил начальник. — Вот во что обходится безалаберность. Кстати, сколько лет вы работаете в кадрах пароходства?
— Был инспектором два года, теперь — начальником.
— Привыкайте работать более серьезно…
КАПИТАН ПЛОТОВОДА
Волны вскипали за кормой буксировщика. Откатываясь к берегам, ударялись о них и исчезали. По всей ширине реки плыли ошметки пены, рыхлые недотаявшие льдины. То тут, то там выныривали набухшие бревна — топляки, так и норовившие угодить под нос судна, проползти по днищу и задеть винт. Буксировщик шел за первым плотом. Навигация предстояла трудная. Сильный паводок снес некоторые причалы, унес подготовленный для сплава лес.
Матрос Василий Бойко вяло покручивал колесо штурвала, поглядывал на левое крыло капитанского мостика, где стоял задумчивый капитан. Стычка с директором судоремонтного завода, потом затяжка времени с освобождением причала — все это волновало Трегубова. Капитан покусывал нижнюю губу, немигающе глядел на неспокойную воду реки, нервничал. Директор завода оказался человеком принципиальным и твердо настаивал на том, чтобы капитана отстранили от навигации. Но попался сговорчивый кадровик… Ладно, как-нибудь утрясется дело. Вот только как штурман?
Голованова он впервые увидал на совещании портовиков накануне открытия навигации. Среди знакомых капитанов, ветеранов флота, курсантов, работников порта он ничем не выделялся. Правда, лицо у него было не речника, сразу видно. Оно было больше похоже на лицо грустного музыканта. Но когда слово предоставили Голованову, все поразились живому, продуманному выступлению. О деле говорил. И как! Задел за живое. И вот теперь такой оратор ходит в его подчинении. А не специально ли его подослали, чтобы сменить его, капитана? Это тревожило. Понятно, Голованов молодой, энергичный.
Трегубов был из сибиряков, из тех, кого природа наделила молчаливостью на десятерых, силой на пятерых. Пошел он в деда, который всю жизнь землю пахал — случалось, и на быках. Рассказывали: заупрямился как-то бык, встал — и ни туда ни сюда. Как ни понукал дед, как ни кричал — хоть бы что. Упрямым оказался. Разъяренный дед подскочил, кулачищем в лоб быку трахнул — тот так и упал замертво. Оттащил его дед в сторону, сам стал в упряжку с другим быком. Так и допахали в паре бык с человеком. Потом, правда, дед жалел, что прихлопнул хорошего быка.