Океан. Выпуск двенадцатый
Шрифт:
Здесь, на Камчатке, произошел и крутой поворот в жизни Лангсдорфа. Перед отправлением «Надежды» в Японию его пригласил камергер Резанов. Он приступил к делу со свойственной ему прямотой.
— Не смею ценить ваших ученых талантов, но основательность ваша в заключениях вкупе с предприимчивостью особливо мне по душе приходятся. Кроме природного немецкого, владеете вы французским, аглицким, латинским языками. Сверх всех этих талантов вы и медик практический…
Лангсдорф поморщился, он не любил разговоров о своей особе и хотел было об этом сказать, но Резанов остановил его жестом.
— Все это я, господин Лангсдорф,
Лангсдорф колебался. Дипломатическая миссия! А как же быть с целыми ящиками собранных им коллекций? Кто сможет разобрать, распределить и классифицировать все это? Никто! Но какой-то тайный голос твердил, что именно поприще дипломатическое поможет ему в его будущих дальних странствиях, без которых истинному натуралисту не обойтись. Подумав, Лангсдорф согласился на предложение посланника.
Так волонтер экспедиции получил, пока еще неофициально, чин надворного советника и постоянное жалованье — три тысячи в год. Словом, перешел на русскую службу.
С пушечным грохотом разбиваясь о борт, волны наносили страшные разрушения. Они сорвали левую кормовую галерею, и вода хлынула в капитанскую каюту, залив ее на три фута. Поплыли карты, книги, записи. Корабль с оголенными мачтами носило вблизи скалистых берегов. И вдруг настал полный штиль, даже небо прояснилось. «Вот он, глаз тайфуна», — подумал Крузенштерн. Он стоял у штурвала с четырьмя рулевыми. Все они были крепко обвязаны страховочными линями, чтобы не смыло в море.
Воспользовавшись кратковременным затишьем, Крузенштерн приказал поставить зарифленную штормовую бизань, дабы хоть немного держаться к ветру. Но возобновившийся шторм тут же сорвал ее. Мачты угрожающе раскачивались, и команда с топорами в руках была готова обрубить ванты, если мачты рухнут. Потерявшую всякое управление «Надежду» несло прямо на скалы японского острова.
— Эх, поставить бы хоть стаксель! — проговорил Крузенштерн.
Отдавать приказания было бессмысленно: его с трудом слышали даже стоявшие рядом рулевые.
Но вот двое из них, Филипп Харитонов и Ефим Степанов; цепляясь за что только можно, поползли к мачте. Как удалось им взобраться на рею и закрепить парус, одному богу известно. Тысячу раз их должно было унести в поднебесье и швырнуть в кипящие волны. И все-таки парус они закрепили. «Надежда» рванулась от берега в сторону, словно норовистый конь, почувствовавший шпоры. Никто не успел заметить, как лопнул и исчез парус. Это произошло мгновенно. Но дело было уже сделано: корабль отвернул от скал и несся теперь в открытое море.
С рассветом жуткий вой стихии стал понемногу ослабевать, ветер переменился, тайфун унесся дальше к северу. Крузенштерн спустился в свою каюту и, будучи не в силах даже собрать промокшие карты, тут же заснул крепчайшим сном.
Когда он снова появился на палубе, здесь уже вовсю кипела работа. Под руководством Ратманова повеселевшие моряки чинили, убирали, чистили. Перед прибытием в японский порт Нагасаки судну после опустошительного тайфуна надлежало придать должный вид.
У фальшборта стоял Резанов, зябко
Крузенштерн подошел к нему и, указав на работавших на палубе матросов, проговорил холодно:
— Господин Фос, вот эти самые служители, коих вы бездельниками почитаете, нынче спасли и вашу, и мою жизнь.
Обычно надутое высокомерием лицо надворного советника сейчас выглядело сморщенным, посеревшим. Он ничего не ответил, лишь оглянулся на Резанова. Тот подошел к Крузенштерну.
— Господин капитан, — быстро проговорил камергер, — прошу собрать на шканцах экипаж судна.
Через полчаса он появился на палубе вновь, уже затянутый в мундир. Перед строем моряков стояли офицеры. Корабль, уже успели привести в порядок, палубу надраили до блеска.
Резанов остановился в нескольких шагах от моряков. Море все еще сердито швыряло вверх клочья пены, близкий берег напоминал о себе лентами плававшей на поверхности морской капусты, протяжными и тоскливыми криками чаек.
— Россияне! — начал Резанов. — Обошедши вселенную, видим мы себя, наконец, в водах японских. Любовь к отечеству, искусство, мужество, презрение опасности смертельной — суть черты, изображающие российских мореходцев. Вам, опытные путеводцы, — повернулся он к Крузенштерну и другим офицерам, — принадлежит теперь благодарность соотечественников.
Нет, никакой напыщенности в этих словах не было. Посланник говорил искренне. Совместно перенесенные испытания сближают людей, в этом Крузенштерн убеждался не раз.
— Вам принадлежит благодарность соотечественников, — продолжал посланник. — Этого мало. Вы стяжали уже ту славу, которой и самый завистливый свет лишить вас не в силах…
Надворный советник Фос подал посланнику один из его изящных ларцов. В нем оказались медали на шелковых лентах. Резанов вручил их всем морякам.
И вот якоря «Надежды» покоятся на дне Нагасакской бухты. Россияне с любопытством рассматривают каждую деталь незнакомого пейзажа. Что их ждет в этой стране?
Но увы! Японцы разрешают съехать на берег только посланнику со свитой. Их размещают в доме, огороженном и охраняемом со всех сторон, с единственным выходом прямо к морю. Стража неусыпна и неумолима.
Порох, ядра, личное оружие офицеров отобрано. Никому из экипажа не разрешается ходить на шлюпке по бухте даже возле корабля. Повсюду шныряют голландские купцы, притворяющиеся угодливо-вежливыми. Медленно текут дни, еще медленнее движется скрипучий воз переговоров.
Но научные наблюдения можно вести и не сходя на берег — состояние атмосферы и воды всегда доступно измерительным инструментам. Впервые в Японии проводятся столь обширные и точные метеорологические наблюдения. Офицеры и ученые составляют словарь японского языка. Записана первая сотня слов, вторая, третья…