Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
Капитана больше не видел.
…Третий помощник был на вахте. Капитан вошел, когда он нажал на кнопку авральных звонков, но они только звякнули. Капитан вышел на крыло мостика и понял, что пароход не спасти. Тогда он дал команду:
— Шлюпки на воду!
И вахтенный помощник продублировал эту команду. А капитан посмотрел во мглу океана и вдруг воскликнул:
— Ах, подлец, подлец, двух ему мало, третья, третья!..
Взглянув, куда нацелилась рука капитана, Петров увидел возникший из мглы белесый шлейф третьей торпеды, идущей у поверхности воды. Она прошла в нескольких метрах от борта.
— Веером, веером —
Не дальше как в трех кабельтовых был виден бурун, вздымаемый перископом. И еще врезались в память вот такие слова капитана:
— Запомни! Лодка знала, кто мы. Там знали, что мы будем здесь.
Потом капитан быстро прошел в штурманскую рубку, вынес вахтенный журнал и наскоро свернутую карту.
— Засуньте под тельняшку, за пояс — и в шлюпку.
Капитана больше не видел. А в шлюпку уже не успел. Прыгнул за борт.
— Это вы меня вытянули, — сказал Соколову.
Но помполит об этом не помнил.
…Наблюдателю Филатову капитан сказал:
— Помоги сбросить плотик левого борта.
И плотик слетел в воду одновременно со шлюпкой, в которой было много людей, вот с этой самой шлюпкой. Потом начали рубить крепления у плотика правого борта. И тут увидели, как вторую шлюпку качнуло и ударило с маху о корпус, там, где световой люк машинного отделения, а потом швырнуло со всеми, кто был в ней, в океан. Но кто-то один вылетел на палубу и теперь держался на крышке люка. Капитан приказал придержать плотик. А сам побежал к человеку, взвалил его на спину и ухитрился вернуться, потому что палуба задиралась все выше и выше.
— Помоги переложить его на плотик! — крикнул капитан. — Только осторожней, осторожней!
А палуба задиралась все выше. Но они все же привязали стармеха обрывком троса к плотику и столкнули плотик за борт. Капитан приказал Филатову прыгать и отводить плотик подальше от борта, чтобы его не затянуло в воронку. Филатов оглянулся. Капитан стоял, и его освещала луна. Это был он, именно он, Филатов не мог ошибиться. И вдруг капитан упал, будто в него попала пуля и сразу убила.
Капитана он больше не видел.
Тогда уборщица вспомнила:
— Он все время глотал таблетки тайком. Врач говорил, у него плохо с сердцем, с сорок первого года…
Но врача, как и многих других, в шлюпке не было. Олегу Константиновичу и не нужно было авторитетное подтверждение диагноза. Он и сам обо всем догадывался, только виду не подавал. Тайна так тайна… Он только представил себе, как в те минуты, когда сам отступал в каюте перед неумолимо поднимавшейся водой, на верхней палубе, как раз над его головой, Николай Федорович сдвигал к борту тяжеленный спасательный плот, ворочал его до тех пор, пока не отказало сердце.
Теперь он, первый помощник капитана, стал полновластным хозяином этого маленького мирка. От него зависели жизнь и смерть оставшихся в живых. Ему нужно было принять решение, которому все подчинятся. «Но ведь могут и взбунтоваться!» — с ужасом подумал он. Только сейчас он понял, как невероятно трудно приказать, то есть сделать то, что капитан выполнял ежедневно, ежечасно данной ему от государства властью. Олег Константинович никогда не задумывался о том, как, в сущности, просто жилось ему на судне. Он собирал экипаж на политинформации. И все ему немедленно подчинялись. Решал возникавшие между людьми конфликты. И все в конце концов соглашались с арбитром. Решал множество казавшихся крупными вопросов в этом долгом рейсе. И только сейчас он по-настоящему понял: у него все получалось просто, потому что на пароходе была уважаемая всеми власть капитана. И свои решения он принимал под авторитетом этой самой власти, от имени которой действовал. А теперь не стало ни парохода, ни капитана, ни этой власти. Вокруг только огромный и пустынный океан…
Самым простым — и это подсказывало чувство самосохранения — было сказать: «Поворачиваем на запад, к берегу». С каждым днем берег будет все ближе. Но Олег Константинович вспомнил последнюю перед выходом из Владивостока беседу в пароходстве. Афанасьев давал инструкции о поведении во время досмотра судов. Рассказал об уже доказанных потоплениях советских пароходов японскими самолетами. О торпедировании подводными лодками. Соколов забыл название парохода… Он был торпедирован в виду Хоккайдо. Капитан приказал идти к берегу. Но между берегом и шлюпкой оказалась полоса припая. И тогда двое кочегаров вызвались пройти по льду к берегу за помощью и добрались до Хоккайдо. Но матросов бросили в застенок. Спасать шлюпку японцы не пошли. На шлюпке погибли все. А у тех двух моряков в течение двух месяцев пытались вырвать только одно четко сформулированное самими японцами признание: «Нас потопила американская лодка». И это воспоминание заставило как бы вспыхнуть в мозгу веру в своих, в то, что свои не оставят их, будут искать. Ведь «Ангара» успела радировать о выходе из запретной зоны. В пароходстве известен квадрат, где она исчезла. Известен квадрат, пусть даже каждая сторона этого квадрата — десятки миль…
И тогда Соколов спросил третьего помощника, в момент гибели судна стоявшего на вахте:
— А где путь, по которому японцы разрешили двигаться нашим судам?
— Ходовой фарватер? Миль сорок восточнее нашего места.
— Идем на фарватер.
Этим приказом он взял на свою совесть жизнь и смерть команды. О своей жизни и смерти он не думал.
Ветер почти стих. Поэтому пошли на веслах. К вечеру ветер переменился на северный, погнал волну. Сажин и третий помощник поставили мачту, снарядили парус и всю ночь по очереди управляли им. Соколов тоже не спал всю эту ночь. Ночью он выпустил четыре ракеты. Оставалось еще восемь.
На рассвете умер военный помощник, хотя Соколову казалось, что первым уйдет из жизни старший механик. Ведь на Швыдком не было ни одной царапины…
— Пал духом, вот и отошел раньше времени, — сказал Сажин.
А Иван Иванович видел, как предали морю Швыдкого, и не отвел взгляда. Он даже слабо ткнул Марью правой рукой, когда та пыталась заслонить от него этот печальный морской обряд. Потом долго молчал. Наконец прошептал:
— Позови Соколова, пусть подойдет.
Олег Константинович пробрался между гребцами:
— Ты что хочешь, Иван Иванович?
— За водой следи, командир, — прошептал он. — Самое главное, сам следи за водой.
— По одной мерке на брата, больше не даем.
— Да не про ту воду… — разозлился Иван Иванович, но не оттого, что пом полит непонятлив, а потому, что тяжело было говорить. Он боялся, что не успеет все сказать: туман все сильнее застилал глаза и ни с чем не сравнимая боль разрывала спину. — Все сутки следи, отливай воду. Запустишь, начнет она гулять, перевернет шлюпку. Не спускай глаз с воды…